Угомонив цефала, нетопырь выбрался на чистое место за спиной клюющего носом странника и уставился тому в затылок долгим немигающим взглядом.
Бриан что-то почувствовал сквозь навалившуюся дрему, но очнуться уже не смог – взгляд обитателя подземелий сделал свое дело, – он все глубже и глубже погружался в объятия сна, а вместе с тем в недра чужой для него памяти.
Памяти, что несла в себе ответ на только что заданные им вопросы.
Кто ты? Откуда взялся? Почему говоришь на чужом языке? Откуда знаешь светлое имя Кимпс? Как попал в плен к зеленокожим? И отчего служит тебе подземная тварь, не щадя жизни бросаясь на твоих врагов?..
Чужая память…
Она разверзлась перед потрясенным сознанием Бриана кошмарной панорамой Сумеречной Зоны, самого жуткого, зловещего участка подземного Мира.
Юношу звали Рогман.
Он родился там, где тысячи лет не ступала нога человека.
…Тихо звенел ручей.
Голова Бриана клонилась все ниже, а лицо бледнело, теряя живые краски, словно его дух перевоплощался в другое тело, то, что лежало под сенью куста, в очередной раз содрогаясь в мучительных конвульсиях ломки…
Через несколько дней на границе гор и равнины можно было наблюдать, как воин по имени Бриан вел под уздцы собственного цефала, в седле которого покачивался бледный, истощенный юноша.
– Не могу понять, сэр Рогман, как угораздило тебя родиться в этой адской дыре? – Бриану не давал покоя тот сон, что приснился ему третьего дня, когда, утомленный битвой и последующим бегством, он уснул под тихий, заливчатый звон ручья. До сих пор под шуршащим при ходьбе металлокевларом брони пробегал холодок нездешних мест, стоило ему вспомнить Сумеречную Зону…
…Когда, проснувшись, он понял, что таинственным образом побывал в шкуре Рогмана, мысленно прожил несколько страшных и ярких эпизодов его памяти, то поначалу Бриан сильно усомнился в собственном рассудке… Умывшись ледяной водой горного ручья, он долго сидел возле спасенного в тяжком раздумье, пока тот вновь не начал бредить, и Бриан, к своему неописуемому ужасу, не осознал, что понимает те слова, что рвались с пересохших, растрескавшихся губ блайтера.
Вот тогда ему пришлось по-настоящему решать – повредился ли он в уме, навел на него страшную порчу убитый двалг или же на все воля светлых человеческих Богов.
Эта мысль вызвала на губах саркастическую усмешку.
Он хотел бы верить, но вот что-то не верилось. Особенно в то, что сидящий на цефале юноша – Бог.
– Нет, так не пойдет! – Он резко остановился, и Рогмана качнуло в седле. – Ты молчишь, словно я разговариваю с призраком! Почему бы тебе не поговорить со мной?!
Удерживая цефала под уздцы, Бриан пристально посмотрел в глаза юноше.
Рогман медленно, будто во сне повернул голову.
Его растрескавшиеся от жара губы вдруг дрогнули и беспомощно искривились, словно он хотел вытолкнуть через них застрявший в горле звук, но не мог.
– Ладно… – Бриан вдруг устыдился своей настойчивой бесцеремонности – человек едва очнулся, выбрался, можно сказать, с того света, а он лезет к нему, выбивая какие-то слова… – Извини, сэр Рогман… – Он склонил голову, вновь возобновляя движение. – Не сердись – я хорошо умею махать секирой, но плохо ворочаю языком… Не успел выучиться манерам. Ты отдыхай… Хочешь воды?
Не дожидаясь вразумительного ответа, Бриан опять остановил цефала и отцепил от седла полупустой бурдюк. Приложив его горлышко к губам Рогмана, он второй рукой придержал его голову, пока тот не сделал пары судорожных глотков.
– Вот так… – Бриан одобрительно кивнул, глядя, как дергается кадык юноши на исхудавшей до безобразия шее.
Вокруг них простирались безжизненные каменистые пустоши. Горы маячили на горизонте туманными очертаниями укрытых снегом вершин, чуть горьковатый воздух щекотал легкие при каждом вдохе.
– Знаешь, сэр Рогман, что я думаю? – Бриан говорил, не поворачивая головы. Он шел, чуть подав вперед свой мощный, обтянутый шуршащим доспехом торс, не то ведя за собой цефала, не то волоча животное, которое бездумно переставляло ноги, радуясь выгодной замене седоков. – Я думаю, что все уладится. Это все поганое голубое солнце. Вот пройдем границу, так ты сразу оживешь. Наше солнышко желтое, ласковое. И трава у нас не в пример этому безобразию, – Бриан демонстративно пнул пыльный колючий шар попавшегося под ноги местного растения. – У зеленых все не как у людей, и живут они будто звери – ни чистоты, ни закона…
Рогман покачивался в седле в такт неторопливому шагу нелетающей птицы, а его мысли, такие же, как и он – едва живые, хрупкие, – витали далеко отсюда…
Он еще не осознал ни того простора, что раскинулся вокруг, ни бездонного неба, ни человека, который вырвал его из лап смерти…
Все это придет, но чуть позже.
Пока что к нему возвращалась память – медленными, болезненными толчками воспоминаний…
Он все еще находился там, под землей, в страшных, запутанных лабиринтах…
Он тоже не хотел верить в то, что является БОГОМ…
…Освещенный тусклым светом тоннель заканчивался остановившимися на половине своего хода воротами.
Рогман внезапно осознал, что уже давно выучил расположение каждой заклепки, каждого ржавого потека на давно заклинивших створах. Он так ненавидел это место, так отчего вдруг сжимается сердце в недобром предчувствии? Почему гробовая тишина, в которой не слышны привычные для Города звуки, так давит?
Здесь тоже бушевал пожар.
Черные клубы дыма поднимались к далекому потолку и там изгибались, следуя порывам мощного сквозняка, который втягивал жирный черный дым в отверстия огромных труб.
Он застыл, вдыхая незнакомые, тревожные запахи. Где-то неподалеку раздался треск, и что-то тяжело рухнуло в проеме между зданиями. Среди зловещего гула пламени больше не раздавалось ни единого звука…
Из мглы выскочила стремительная тень нетопыря…
– Спишь, сэр Рогман? Ну-ну, спи, набирайся сил…
…Во время перехода через Сумеречную Зону Ушастый вел себя совершенно естественно: разведывая путь, он то улетал вперед, то возвращался, не выказывая при этом никаких признаков беспокойства, а теперь вдруг резко метнулся к Рогману и полез к нему за пазуху, обдирая кожу острыми когтями. Поместиться там не удалось – мешали большие крылья, и зверек нашел компромисс, спустившись на пол и засеменив у ног блайтера, словно считал, что складки туники могут оградить его от неведомой опасности.
Рогман лишь мрачно огляделся по сторонам. Если Ушастый почувствовал оторопь, то что должен испытывать он сам при виде разоренного Города?
Разве он думал, что когда-либо ощутит горький спазм в горле, глядя на руины ненавистного поселения?! Как он проклинал это место, как страстно желал, чтобы однажды оно провалилось, исчезло вместе с надменными и кровожадными этнамами, алчным Ургуном, бездушным Эргавсом – всеми, кто пинал его за безволосость кожи, худые плечи и неправильную форму глаз…
