Она пошла медленнее, и Вараму показалось, что она горбится. Он спросил:
— Как ты себя чувствуешь?
— Слабею.
— Хочешь, остановимся и отдохнем?
— Нет.
Дальше они шли молча.
Дважды за час он помогал ей, поддерживал одной рукой за спину, другой — под мышкой. После отдыха Свон с трудом встала, но пошла дальше, не слушая никаких возражений. На следующей станции он обшарил все шкафы и ящики и в последнем (что-нибудь интересное всегда отыскивается в последнюю очередь) нашел небольшую ручную тележку с рукоятью на уровне его груди. На колесах была укреплена плоская платформа метр на два, в противоположной от рукояти стороне — два колеса, со стороны рукояти — одно.
— Положим рюкзаки, я их повезу, — предложил он.
Свон сердито посмотрела на него.
— Ты думаешь, что сможешь меня везти.
— Все легче, чем нести, если дойдет до этого.
Она бросила рюкзак на тележку и на следующее утро пошла впереди. Вначале Вараму приходилось торопиться, потом он ее догнал, потом пошел медленнее, в ее темпе.
Час за часом. Иногда она садилась в тележку, не споря. Над ними сменялись кратеры и горы, названные именами великих земных людей искусства: они прошли под Цао Чаном[46], Филоксеном, Руми, Айвзом. Варам высвистывал «Колумбия, жемчужина океана», которую Айвз вставил в одну из Свон. композиций. Размышлял над «Я умер камнем» Руми, сожалея, что не выучил наизусть. «Я умер камнем и ожил растением. Я умер растением и вновь родился — животным. Терял ли я что-нибудь, умирая?»
— Кто это?
— Руми.
Снова молчание. Вниз по изгибу туннеля. Здесь стены потрескались, казалось, под воздействием огня. Глазировка черным по черному. Трещинки в бесконечность.
Свон застонала, слезла с тележки и быстро пошла обратно.
— Минутку. Мне снова нужно.
— Ох ты. Удачи!
После долгого ожидания он услышал далекий стон, может, даже призыв на помощь. И пошел назад по туннелю, таща за собой тележку.
Она снова упала со спущенным скафандром. Снова ему пришлось обтирать ее. На этот раз Свон была в сознании и отводила взгляд, а один раз даже отпихнула его. В разгар действа она посмотрела на него со смутным негодованием.
— Это не я, — сказала она. — Меня здесь нет.
— Что ж, — отозвался он чуть обиженно. — В таком случае меня тоже нет.
Она опять откинулась на спину. Немного погодя сказала:
— Выходит, здесь нет никого.
Закончив и одев Свон, Варам посадил ее на тележку и повез дальше. Она лежала молча.
На следующем привале он заставил ее выпить воды с питательным раствором и электролитами. Как она сказала однажды, тележка теперь напоминала больничную койку. Время от времени Варам принимался негромко насвистывать, обычно Брамса. В меланхолии Брамса чувствовалась стоическая решимость, что очень соответствовало положению. Им оставалось идти двадцать два дня.
Вечером они лежали молча. Суетливое животное поведение, которое часто следует за кризисом: повороты головы, рассеянная подготовка ко сну. Нужно было держаться за псевдоитеративность. Зализать раны. Такое бывало раньше и будет еще.
На следующее утро Свон встала и попробовала идти, но через двадцать минут снова села на тележку.
— Утомительно, — слабым голосом сказала она. — Если сгорело много клеток…
Варам ничего не ответил. Потащил тележку дальше. Внезапно он подумал, что Свон может умереть в этом туннеле и он ничего не сможет поделать; его захлестнула волна тошноты, и он почувствовал, как подгибаются ноги. Ее вылечат только в больнице.
После еще одного долгого молчания она тихо сказала:
— Наверно, мне нравилось играть со смертью. Испытывать страх. Возбуждение от того, что выжила. Это своего рода порочность.
— Так говорила моя мама, — сказал Варам.
— Как в рассказах ужасов, когда пытаешься встряхнуться, чтобы проснуться, или еще что-то. Но в них все ложь. Ты просто присутствуешь при смерти человека и пытаешься ему помочь. Вот каковы образы из рассказов ужасов. Ты видишь, откуда берутся эти образы. И немного погодя начинаешь понимать — так оно и есть. Все туда уходят. Ты помогаешь, но на самом деле не можешь помочь, просто сидишь и ждешь. И вот у тебя в руке рука мертвеца. Предположим, кошмар. Кости высовываются из земли и хватают тебя. И, однако, это естественное действие. Все это естественно.
— Да? — сказал Варам, когда она ненадолго замолчала.
Свон услышала и продолжила:
— Организм пытается сохранить жизнь. Это не так… Это естественно. Может, сейчас ты это поймешь. Вначале умирает человеческий мозг, потом мозг животного и наконец мозг ящерицы. Как у твоего Руми, только наоборот. Мозг ящерицы пытается использовать всю энергию до последней капли, чтобы сохранить жизнь. Я это видела, такое желание. Настоящая сила. Жизнь хочет жить. Но связь постепенно рвется. Энергия перестает поступать туда, где она нужна. Используется последний АТП. Затем мы умираем. Наше тело возвращается в землю, становится почвой. Естественный цикл. Поэтому… — Она посмотрела на него. — И что? Откуда ужас? Кто мы?
Варам пожал плечами.
— Животные-философы. Странная случайность. Редкость.
— Или самая обычная, но…
Она не продолжила.
— Рассеивается? — предположил Варам. — Временно?
— Одна. Всегда одна. Даже если касаешься кого-то.
— Ну, мы можем разговаривать, — неуверенно сказал он. — Это тоже часть жизни. Не только ум ящерицы. Иногда мы перепрыгиваем пропасть.
Свон печально покачала головой.
— Я всегда в нее падаю.
— Гм, — сказал он в замешательстве. — Это ни к чему. Но не вижу, как это может быть правдой. Учитывая, что ты мне рассказала. И что я в тебе видел.
— Все дело в том, что чувствуешь.
Он немного подумал. Над головой мелькали огни, он толкал тележку. В чем правда? Делают поступок хорошим или плохим твои чувства в отношении его или, наоборот, поступок рождает чувства? Или критерий — то, что видят другие? Запутаешься в мыслях. Современное медицинское определение термина «невротик» — просто «склонный мрачно смотреть на вещи». Если у тебя есть такая склонность, думал он, глядя на почти лысую голову Свон, если ты невротик, материал для работы почти неиссякаемый. Правда ли это? Вот они здесь, маленькие комки атомов, которые думают, будто что-то имеет смысл, когда смотрят на звезды или даже идут внутри туннеля, который непрестанно уходит вниз. Но вот комок потеряет связанность и распадется. Так что это: мрачные мысли или хорошие мысли?
Он начал насвистывать начальные такты Девятой симфонии Бетховена, надеясь вывести Свон из угрюмости и переправить на другую сторону с помощью величайшей трагедии маэстро, первой части его Девятой. Перешел на повторяющуюся фразу в конце части, ту самую, которую Берлиоз считал признаком безумия. Повторил. Простая, в сущности, мелодия, которую он не раз насвистывал, поднимаясь на холм. Сейчас они спускаются с вершины огромного округлого холма, но мелодия прекрасно соответствует его настроению. Он снова и снова высвистывал эти восемь нот. Шесть нисходящих, две восходящие. Просто и ясно.
