— Наденьте шлемы! — по-английски сказал Белопольский. Ему не хотелось два раза произносить эту страшную фразу. Он протянул шлем Бейсону. Я заметил, что это был его собственный шлем. Тот, который принадлежал Камову, он оставил себе.
Итак, всё кончено! Мы улетаем!..
— Константин Евгеньевич! — прошептал Пайчадзе.
Белопольский вопросительно посмотрел на него, но Арсен Георгиевич не сказал больше ни одного слова.
Прошла бесконечно длинная секунда…
— Хорошо! — сказал Белопольский. — Я буду ждать ещё двадцать минут.
Пайчадзе вдруг встал и сказал громко и отчетливо:
— Вездеход мог сломаться. Сергей Александрович ждет нас.
Белопольский молча указал на красную лампочку радиостанции и тихо произнес одно только слово:
— Воздух!
Смуглое лицо Пайчадзе стало серым. Мы оба сразу поняли, что хотел сказать Константин Евгеньевич.
Индикаторная лампочка неопровержимо доказывает, что рация вездехода в полном порядке. Раз приемник молчит, — это значит, что Камова нет в машине. В атмосфере Марса дышать нельзя. Запас кислорода в резервуаре, который он должен был взять с собой, выйдя из вездехода, мог обеспечить его на шесть часов. С момента последнего разговора прошло уже больше пяти. Значит, у Камова осталось воздуха меньше чем на час…
— Надо искать! — сказал я.
Белопольский ответил каким-то чужим, деревянным голосом:
— Хорошо! Звездолет будет искать своего командира еще десять минут. — И почти закричал: — Прекратите!
Бейсон внимательно прислушивался к непонятному для него разговору. Он, несомненно, чувствовал страшное напряжение, царящее на борту корабля, но не мог понять его причины.
— Где мистер Камов? — спросил он.
Пайчадзе, стоявший к нему спиной, стремительно обернулся.
— Слышали приказ командира звездолета? — с бешенством в голосе спросил он, забыв, что Бейсон не мог понять русской речи. — Наденьте шлем! Прекратите разговоры!
Американец в замешательстве посмотрел на меня. Я повторил команду по-английски. Бейсон молча повиновался.
Стрелка быстро бежала по циферблату. За окнами корабля стало темно. Наступила ночь.
— Надеть шлемы! — вторично раздалась команда.
На этот раз я обрадовался ей. В том, что Камов не вернется, не приходилось больше сомневаться. Оставалась единственная надежда найти его сверху. Мощный прожектор корабля осветит нам местность.
— Занять сетки!
В обсерватории были заранее подвешены специально предназначенные гамаки. На Марсе не было стартовой площадки, и корабль будет менять направление полета.
Белопольский занял место у пульта. Его сетка осталась пустой.
Даже на Земле, при первом в моей жизни старте, я не испытывал такого мучительного волнения…
Я неотрывно смотрел в лицо нашего нового командира. Оно по-прежнему было очень бледно, но казалось сосредоточенно спокойным.
Каким, вероятно, нечеловеческим усилием воли он сумел заставить себя быть спокойным!
* * *Задрожал корпус корабля. Гул двигателей, нарастая, усиливаясь с каждой секундой, заполнил собой, казалось, весь мир, всю вселенную…
Звездолет тронулся с места.
Но он был еще на поверхности Марса.
Но вот Белопольский нажал знакомую кнопку. Он убрал колеса.
Значит, мы в воздухе!
Молниеносное движение рук… Могучие двигатели смолкли, и тотчас заработал «атмосферный». Стремительный взлет корабля был прерван, и, послушный своему командиру, он уже спокойно летел над планетой, как и пять дней назад.
И я, и Пайчадзе мгновенно соскочили с сеток и кинулись к окнам.
Звездолет описывал широкий круг, возвращаясь к месту, откуда только что взлетел. Луч прожектора позволял отчетливо видеть все подробности.
Промелькнуло озеро и площадка, где стоял наш корабль. Я заметил даже стальной обелиск с рубиновой звездой на вершине.
Скорость корабля была настолько велика, что памятник мелькнул на короткое мгновение. Но Белопольский не мог уменьшить ее. Звездолет мог врезаться в землю.
Мы летели к югу, в ту сторону, куда ушел вездеход Камова.
Через четыре минуты, пролетев больше ста километров, звездолет повернул обратно. Лететь дальше не было никакого смысла. Вездеход мог находиться не больше как в восьмидесяти километрах от нашей бывшей стоянки.
Сто километров туда, сто километров обратно и опять сто километров по первому направлению.
Ничего.
Марсианская пустыня была темна и безжизненна.
Мне казалось, что я теряю сознание.
Всё кончено!..
Сергей Александрович Камов погиб безвозвратно…
* * *
Звездолет круто изменил направление. Мы стали удаляться в сторону.
Я бросил быстрый взгляд на лицо Белопольского.
Он склонился к перископу. В твердо сжатых губах я увидел непреклонную решимость.
Он не обращал на нас внимания. Казалось, что в эту ужасную минуту он забыл о нашем существовании.
Арсен Георгиевич отвернулся от окна и направился на свое место. Я машинально последовал за ним.
По лицу Пайчадзе бежали обильные слезы.
Я не успел лечь. Резкий толчок швырнул меня в сетку. Знакомое ощущение удвоенной тяжести сковало тело.
В ушах стремительно нарастал могучий давящий звук.
В застывшем холодном воздухе мрачно и угрюмо стоят бурые гранитные скалы.
У их подножия, медленно передвигая плохо развитыми передними ногами, бродят длинные мохнатые звери. Блестит в лучах заходящего солнца серебристый мех. То один, то другой подходит к подножию высокой скалы и, прижавшись к земле, словно собираясь прыгнуть, смотрит на вершину неподвижными зелено-серыми глазами.
На вершине скалы лежит человек.
Он положил голову на согнутую левую руку. Правая крепко сжимает вороненую сталь револьвера.
Человек давно лежит тут. Он очень устал и физически и морально. Давно уже потеряна надежда на спасение. Нельзя спуститься вниз, где совсем близко стоит белая машина с зеркальными окнами. В ней спасение и жизнь! Но на пути смерть, отвратительная смерть в пасти зверя.
Нет, что угодно, но только не это!
Пусть лучше иссякнет кислород, питающий надетую на человека маску.
Солнце совсем низко над горизонтом. Вот-вот настанет ночь, быстро наступающая ночь тропиков. Воздух станет еще холоднее. Будет сильный мороз.
Но человек не думает об этом. Какое ему дело до мороза, если кислорода хватит не больше чем на один час? Там, в белой машине, находятся баллоны с живительным газом, там воздух и жизнь, но добраться к ним невозможно, как если бы они находились не в пятидесяти метрах, а на одном из спутников Марса, которые сияют над головой на уже потемневшем небе.
