И директор снова переменился, как погода в апреле.
— Впрочем, огневой мощи моего «Поцелуя»… — он выдержал паузу, достаточную для того, чтобы сказанное превратилось в двусмысленность, — достаточно, чтобы никого не опасаться. Мы, конечно, не «Трансгалактика», но ответить на вызов можем.
Николас незаметно перевёл дыхание. Я не могу управлять разговором, подумал он, мне не хватает навыков и стойкости. Значит, не нужно и пытаться.
Йеллен покосился на него с любопытством. Николасу пришло в голову, что его мысли читаются по глазам, но сейчас это было даже к месту.
Он выдержал паузу. Йеллен ободряюще кивнул веками.
— Господин Йеллен, — негромко спросил Николас, — чего вы от меня ждёте?
Йеллен лучезарно улыбнулся.
— Вы интересный человек, — сказал он с преувеличенным выражением искренности, — новый человек.
— На Сердце Тысяч хватает интересных людей.
— Но мне не интересны люди с Сердца Тысяч, — директор обезоруживающе развёл руками. — Ваши мнения, ваш взгляд — он свеж.
Опять, подумал Николас с досадой, он опять играет. Нет, я начал свою линию, и я постараюсь её не потерять.
— Я помню, — сказал он, — у вас свои интересы, господин Йеллен. Мне лестно ваше внимание. Но всё же, давайте перейдём к делу.
Йеллен покачал головой и с некоторой обидой спросил:
— А разве мы ещё не перешли?
Николас подавил вздох.
— Я официальное лицо, — сказал он. — Я посланник моего народа.
— Я помню, — директор кивнул, улыбаясь, — семнадцатая сфера, Циалеш. Сто миллионов человек.
— Триста.
— Что?
— Триста миллионов. Дипломатическая изоляция и эмбарго. Мы хотим возобновить контакты с Союзом, мы готовы делать шаги навстречу. Господин Йеллен, я летел сюда в надежде решить эти вопросы.
На лице директора выразилось утомление. Некоторое время он смотрел на Николаса с укором. Николас не отводил глаз, Йеллен сделал это первым.
— Мне больше нравилось, когда вы говорили о приятных вещах, — печально сказал он, разглядывая цветущие аллеи сада. — С вами было приятно общаться.
Николас почувствовал раздражение, близкое к ярости. Подавить его стоило ему большого труда. Кем бы ни был господин Йеллен, он позволял себе слишком много.
— Я сожалею.
— А я, — обиженно заметил директор, — посвятил вам целый день, заметьте. Даже несколько дней.
Николас помолчал.
— Если я правильно помню, — сказал он, — таких, как мы, у вас две тысячи только в составе Союза… Две тысячи полномочных послов. И вы каждого удостаиваете личной аудиенции такой продолжительности?
— Нет, — Йеллен расцвёл. — Разумеется, нет. Считайте, что вам повезло.
— Я очень ценю ваше внимание, — терпеливо ответил Реннард. — Давайте решим деловые вопросы, господин Йеллен. Потом я буду всецело в вашем распоряжении. Думаю, ничем не омрачённая беседа покажется приятней нам обоим.
Йеллен посмотрел на него из-под ресниц и медленно, медленно, очень странно и очень ласково улыбнулся. У Николаса мурашки по спине побежали от этой улыбки.
— Что же, — сказал директор, — если вы настаиваете… Возможно, вы правы. Я слушаю.
Николас помедлил, покусывая губу.
— Мы получили два письма от Неккена, — сказал он, — некоторым образом противоречащих друг другу. В первом госпожа Тикуан заявляла, что не признаёт итогов революции и требует возврата кредитов. За этим посланием последовала изоляция планеты и эмбарго, его трудно было не принять всерьёз. Вы же говорите совершенно иное. Вы сообщили, что хотите восстановить контакты и возобновить торговлю. У нас возникло много вопросов. Безусловно, мы готовы идти вам навстречу. Мы хотим того же, что и вы. Но решение об изоляции принял Совет Двенадцати Тысяч, а не правление Неккена.
— Скажите, — прервал его Йеллен, — а до того, как стать послом, кем вы были?
Николас опустил руку со стола на колено, скрыв от собеседника, и впился ногтями в ладонь.
— Я начальник Управления соцобеспечения, — спокойно ответил он. — Член Народного правительства.
— Военной хунты, — поправил Йеллен вполголоса, с почти эротическим удовольствием. — А вам, господин Реннард, доводилось, скажем так… отправлять на расстрел?
Ах ты тварь, подумал Николас в бессильной ярости, да сколько же можно?! Тебя бы я отправил… нет, прекратить. Даже думать так нельзя, он всё видит и попросту наслаждается моей злостью. Я не доставлю ему удовольствия.
— А также приводить приговоры в исполнение, — сухо ответил он. — Во время Гражданской случалось всякое.
— Очаровательно, — директор мечтательно прикрыл глаза.
Николасу стало холодно.
Он был близок к тому, чтобы вовсе перестать воспринимать Йеллена как человека и официальное лицо. Пожалуй, мантийцы не просто так отряжали ксенопсихологов для переговоров с ним. Директор очень убедительно разыгрывал непредсказуемую и неподвластную морали стихию.
Или дьявола.
По безмятежным зелёным лугам астероида бежали лёгкие тени облаков.
— Мы понимаем, какое влияние вы имеете на Совет, — продолжил Реннард, пытаясь сохранить твёрдость голоса, — но всё же речь идёт о совершенно разных организациях — государственной и коммерческой. Пожалуйста, господин Йеллен, проясните ситуацию. Совет планирует изменить решение?
Исполнительный директор в задумчивости покачал головой.
— Решение… — пробормотал он. — Окончательное решение циалешского вопроса. Знаете, господин Реннард, вы подали нашим деловым партнёрам дурной пример. Если все начнут устраивать революции, чтобы избавиться от госдолга, выйдет нехорошо.
— Мы понимаем. Но вы первым вышли на связь. Вы сказали, что хотите наладить дипломатический контакт и получить гарантии соблюдения правовых норм.
— Да… — с ленцой сказал Йеллен, — да… правовых норм. Но знаете, нас не очень волнуют правовые нормы на одной конкретной планете в семнадцатой сфере. Нас больше волнуют правовые нормы в масштабах Сверхскопления. Так что окончательное решение вашего вопроса…
И вдруг он встал из-за стола.
Лицо его было теперь непроницаемо-мягким, словно лицо манекена.
У Николаса пересохло во рту. Он беспомощно поднял глаза, пытаясь проглотить вставший в горле комок. Йеллен не смотрел на него. Заложив руки за спину, выпрямившись, Йеллен смотрел в сторону гор, над которыми собиралась гроза.
— Если бы я хотел окончательно решить ваш вопрос, я бы решил его за пару минут, — вполголоса сказал директор. — У Циалеша, кажется, две луны? Одну из них мы роняем на планету, и живых на ней не остаётся. Сто миллионов туда, сто миллионов сюда — право, это такая мелочь в масштабах Сверхскопления… Вы, как человек, отправлявший других на расстрел, не можете меня осуждать. Давайте пройдёмся, если вы не возражаете.
