Это приходило постепенно. В какой-то момент посторонняя мысль была расплывчатой и неясной. Затем резкий спазм вывел ее на иной уровень понимания, прояснявший ему ситуацию.
Сделанное ранее предупреждение становилось все более настоятельным. В приступе вновь возникшей паники д’Орман бросился к своему звездолету. Силясь открыть входной шлюз, он вдруг с безнадежностью понял, что корабль никоим образом не помогал ему убежать от этой действительности. Обессилев, он рухнул на палубу. Его ошеломила глубина завладевшего им чувства ужаса. Сомнений насчет причин такого состояния не было. Его о чем-то проинформировали и о чем-то предупредили. И от всего сообщенного повеяло жутким холодом, зловещим настроем, стальной непреклонностью. От д’Ормана требовали, чтобы он разделил образ жизни на корабле прежде, чем его пассажиры вступят в грядущую фантастическую схватку. И лишь доказав свою значимость, он будет жить вечно.
…Вечно! От одной только мысли об этом у д’Ормана на несколько долгих минут голова пошла кругом, но мало-помалу все вошло в норму. Он вдруг подумал, что неправильно истолковал сообщение незнакомца. Неминуемая схватка! Но ведь это абсурд! Что-то доказать этим существам под угрозой вечного изгнания! Но что именно?
Д’Орман еще раз восстановил в памяти доведенную до него информацию, однако иного смысла в ней не нашел. Да, действительно, речь явно шла об изгнании и ссылке. “Может быть, это означало смерть”, — отрешенно подумал он.
Д’Орман лежал на платформе с застывшей на лице гримасой, злясь на самого себя. Он вел себя как последний дурень! Потерять хладнокровие в тот самый момент, когда ему кое-как удалось вступить в контакт!
Ведь в сущности он своего добился: спросил и ему ответили. В этом положении ни в коем случае нельзя было отступать. Следовало ухватиться за эту возможность, сосредоточиться и последовательно задать сотни мучивших его вопросов. Кто эти люди? Куда направляется космический корабль? Какую энергию он использует для движения? Почему женщин на платформе втрое больше, чем мужчин?
Он окончательно запутался в своих мыслях. Внезапно д’Орман резко дернулся, почти сел: менее чем в двух метрах от него лежала женщина.
Д’Орман снова медленно прилег. Глаза у женщины сверкали, и она не мигая смотрела на него. Через минуту он почувствовал себя неловко, перевернулся на спину, напряг мускулы и замер, устремив пристальный взгляд к светлому пятнышку Галактики, которую с позиций нынешнего момента так давно покинул. Световые точки, из которых складывался этот великолепный блистательный вихрь звезд, были сейчас от него дальше, чем когда-либо.
Его жизнь до сих пор — все эти долгие и недолгие странствия к другим планетам, недели, приятно проведенные в самых неведомых уголках Космоса, — казалась ему сейчас каким-то сном. Причем еще более далеким от него в интеллектуальном, нежели в пространственно-временном плане.
Д’Орман сделал над собой усилие, чтобы встряхнуться. Не тот сейчас момент, чтобы упиваться ностальгией. Он должен был четко вбить себе в голову, что столкнулся с критической ситуацией. Ясно, что эта женщина появилась здесь не ради того, чтобы посмотреть на него. Что-то уже пришло в движение, и этому “что-то” надо было противостоять. Он напряг всю свою волю, перевернулся на бок и снова очутился лицом к лицу с этой женщиной. Впервые он внимательно присмотрелся к ней.
Внешне она выглядела вполне симпатично. Лицо с правильными чертами казалось молодым. Черные волосы были растрепаны, редковаты и производили не лучшее впечатление. Ее тело…
Д’Орман от изумления даже приподнялся и сел. До сего момента он как-то не замечал, что эта женщина отличалась от других. И только сейчас до него дошло, что она одета! На ней было длинное темное платье с прилегающим лифом и широкой юбкой, из-под которой нелепо торчали голые ноги.
Она была одета! Не было никаких сомнений в том, что это было сделано ради него, д’Ормана. Так чего же все-таки ждали от него в ответ?
Остановившимся взглядом он в смятении смотрел на нее. Глаза женщины, напоминавшие бездушные сокровища, окунулись в его. “Какие невероятные мысли скрываются за этими двумя сверкающими зеркалами души?” — подумал д’Орман, вздрагивая. Это — закрытые дверцы, за которыми скрывался образ мира, старше его реальности на три миллиона лет!
Его неожиданно пронзила мысль, странно защекотавшая нервы: женщина — это нодальный элемент, мужчина — анодальный, вдруг подумал он. Их взаимодействие дает начало всем видам энергии, причем анодальный элемент может совмещаться с тремя и более нодальными.
Усилием воли д’Орман заставил себя остановиться. Неужели это его мысли? Ничего подобного ему в голову никогда и не приходило!
Он вздрогнул. Снова необычный способ общения — напрямую через нервы, — которым пользовались эти существа, застал его врасплох. Он только что узнал, что одна, две, три и даже четыре женщины могли взаимодействовать с одним мужчиной. Этим, видимо, и объяснялось отмеченное им превосходство женщин на корабле незнакомцев.
Охватившее его было сверхвозбуждение спало. Ну и что из того? Это ведь никак не объясняло, почему эта женщина находилась здесь, совсем рядом с ним. А может быть, речь шла о каком-то фантастическом предложении взять ее в жены?
Он снова всмотрелся в нее, и на ум пришла полная сарказма мысль. Такое произошло с ним впервые за много месяцев. Это надо же было случиться такому: в течение двенадцати лет он успешно противостоял всем попыткам молодых особ, озабоченных поисками мужа, а здесь он наконец-то попадает в западню! Следовало немедленно выяснить, действительно ли эта молодая женщина подошла к нему, руководствуясь сугубо матримониальными мотивами.
Угроза, которая прозвучала в предупреждении того мужчины, была до сверхъестественного ясна: д’Орман знал, что для него отсчет времени уже начался. Он пододвинулся к женщине, обнял ее и поцеловал. “Есть такие критические ситуации, — подумал он, — когда надо не ходить вокруг да около, а действовать напрямую, без всяких там хитростей и условностей”.
Но почти сразу же ему пришлось расстаться со своим столь решительным настроением. Губы женщины были вкусны, но совершенно бесчувственны. Она не сопротивлялась, но, казалось, не понимала смысла поцелуя. Целовать ее было все равно что ласкать ребенка: все время чувствуешь себя перед святой невинностью.
Ее столь близкие теперь к д’Орману глаза выглядели как два подсвеченных изнутри озера, в которых читались покорность и непонимание, а также настолько глубокая пассивность, что она выходила за рамки нормальной. Было более чем очевидно, что молодая женщина и слыхом не слыхивала о таком явлении, как поцелуй. Ее взгляд был по-нечеловечески безучастен.
