— А как это называется дома? — спросил Доктор. — Это что-нибудь вроде Правил дорожного движения? Штрих-код? Код да Винчи?
— Кодекс Колонии, — повторила Вена. — Правила жизни в колонии.
— Правило первое, — сказал Джейк. — Никакой громкой музыки, в которой используются повторяющиеся ритмы или слова непристойной или развратной природы.
— Номер два, — сказала его сестра. — Никакой излишне демонстративной или открытой одежды не носить ни в какое время.
— Номер три. Никакого публичного пьянства.
— Номер четыре. Никаких публичных демонстраций чрезмерной любви, например, поцелуи с открытым ртом.
Джейк хихикнул.
— … или ласканий любого вида.
— Номер пятый, — сказал Джейк. — Никакого непристойного юмора или ругательств.
— И номер шесть, — закончила Вена. — Никакого скопления детей с 4 часов вечера до 8 утра.
Доктор глубокомысленно кивнул.
— Это все? — спросил он. — В общем, в двух словах, если суммировать Кодекс Колонии, это «Да не будешь ты веселиться»?
— Да, — сказала Вена, смеясь. — Более или менее.
— Привет! — пронзительно крикнула майна[1], приземляясь на свои качели. — Привет!
— Себе «привет» скажи, — проворчал мистер Пембертон, неся четыре банки краски со склада в цех. Он вручил их Уоллесу Фитчу, своему пятнадцатилетнему помощнику, тощий скелет которого прогнулся от внезапного веса. — Вот так. Верхняя полка, рядом с лаком. А потом я хочу, чтобы ты опустошил мышеловки в судомойне. Честное слово… Мыши… Они повсюду. Вот мы здесь, за миллиард миль от Земли, и у нас все еще мыши!
Уоллес послушно кивнул, забираясь на стремянку; его руки, нагруженные жестяными банками с краской, дрожат.
— И не урони их, — сказал мистер Пембертон, тихо посмеиваясь сам себе.
Как только Уоллес поставил каждую банку на полку, лестница зашаталась и задребезжала под ним; он сошел вниз и поспешил обратно в склад со склоненной головой, оставляя своего шефа одного в цехе.
Мистер Пембертон был высоким, дородным человеком, его редеющие волосы были напомажены на куполе его лысой головы. Почти неизменно он был в своей рубашке, галстуке и белом переднике, и в кармане его передника всегда были три ручки: одна черная, другая — синяя, третья — красная.
У него была старейшая скобяная лавка на «Челси 426». Он и миссис Пембертон переехали всего спустя несколько месяцев после того, как колония впервые открылась для публики.
Сказать по правде, Земля им надоела. Незадолго перед их отъездом у миссис Пембертон было, как она говорила, «немного хлопот» с шайкой подростков, и ее кошелек украли. Вскоре после этого их магазин был разрушен, его окна разбиты. Город, в котором они жили, казался гораздо шумнее и более агрессивным, чем он был, когда они молодоженами переехали сюда в первый раз.
Мир изменился, и никто ни у кого не спросил, хотят ли они этого.
Жизнь на «Челси 426» едва ли могла бы быть другой. Люди здоровались друг с другом на улице, все оставляли двери незапертыми, и дети знали, что надо говорить только тогда, когда говорят с тобой. Это был простой стиль жизни, сравнимый с суетой Земли, но им нравился этот стиль.
Мистер Пембертон возвращался в склад, складывая в стопку коробки гвоздей, когда услышал, что забренчал колокольчик и майна захлопала крыльями. Он вернулся обратно в магазин и увидел детей Карстейрса из «Гранд Отеля» и высокого худого незнакомца в темно-синем костюме. Мистер Пембертон поприветствовал Джейка и Вену ободряющим «доброе утро», но его выражение лица скисло, когда его глаза встретились с глазами незнакомца.
— Доброе утро, — сказал он, произнося это почти как вопрос.
— Доброе! — ответил незнакомец с жизнерадостной улыбкой.
— Могу чем-нибудь помочь?
— О, нет, — сказал незнакомец, подходя к прилавку и протягивая руку. — Я Доктор. Я просто следую на экскурс.
Со строгим кивком мистер Пембертон пожал Доктору руку, а затем повернулся к Джейку и Вене.
— Нам нужна полировка для мебели, — сказал Джейк.
Мистер Пембертон кивнул, но не сводил глаз с этого незнакомца, назвавшего себя Доктором, даже когда прошел цех, направляясь к полкам с полировкой.
Доктор тем временем подошел к клетке с майной и всмотрелся сквозь решетку.
— Эй, там, привет! — сказал он.
— Эй, там, привет! — сказала майна.
— Сколько вам нужно? — спросил мистер Пембертон, забираясь на маленькую стремянку, пока не оказался на высоте банок с полировкой.
— Четыре, — ответил Джейк.
Мистер Пембертон снял четыре банки и принес их на прилавок.
— Это будет стоить двенадцать кредитов, — сказал он. — Цены поднялись, простите.
— Но у нас только десятка, — сказал Джейк, — и папа сказал, что мы должны принести четыре банки. Можно мы заплатим вам два кредита завтра?
Мистер Пембертон улыбнулся.
— Это было бы приемлемо, — сказал он.
— Это было бы приемлемо! — крикнула майна.
Доктор нахмурил брови на птицу и посмотрел на мистера Пембертона.
— О, не обращайте на него внимания, — сказал мистер Пембертон. — Он никогда не замолкает.
— Я представляю, — ответил Доктор. — Мало веселого, сидеть в маленькой клетке.
— Ну, я не слышал каких-либо жалоб, — сказал мистер Пембертон. — Простите… Я не расслышал как следует ваше имя. Доктор…?
— О, просто Доктор, — сказал Доктор, обезоруживающе улыбаясь. — Я здесь ради Цветочного Шоу. С нетерпением его жду, на самом деле. Не могу дождаться.
Мистер Пембертон кивнул, все еще с осторожностью наблюдая за Доктором. Как только он дал Джейку банки в коричневом бумажном пакете, Уоллес вышел из склада и застыл на месте.
— О… эм… привет, Вена, — сказал он, его голос на полуслове изменил тон, а щеки стали светло-розовыми.
— Эм… привет, Уоллес, — сказала Вена, уставившись на свои туфли.
— О, привет, Вена, — сказал Джейк передразнивающим писклявым голосом, хихикая.
Мистер Пембертон обернулся к Уоллесу с предостерегающим свирепым взглядом.
— Я надеюсь, ты вычистил мышеловки! — рявкнул он, и Уоллес робко кивнул, убегая обратно в склад. Мистер Пембертон согнул верхушку пакета, прежде чем вручить его Джейку, и Джейк, в свою очередь, дал ему деньги.
Ребята весело помахали на прощание мистеру Пембертону, когда вышли из магазина, но Доктор задержался в открытых дверях и перевел взгляд с мистера Пембертона на майну и обратно. Он задумчиво кивнул, не говоря ни одного слова, повернулся и закрыл дверь. С еще бренчащим колокольчиком над дверным проемом, майна пронзительно крикнула: «Пока!»
