Но в каюте не сиделось.
Стены, они же по-морскому «переборки» – давили на психику. Тишина – выводила из себя. Солнце за окном вызывало в душе извержение какой-то животной ненависти, будто было оно не предвечной звездой, но прожектором, нарочно поставленным напротив иллюминатора злоумышляющими садистами, задумавшими довести психотика Комлева до смирительной рубашки…
До отбоя оставалось два часа. Комлев аккуратно почистил и развесил на плечиках форму, с удовольствием переоделся в штатское и отправился искать приключений (в те минуты он еще стеснялся признаться себе в том, что ищет Любаву, а вместе с ней – пусть временное, но утоление печалей).
В кают-компании было накурено куда сильнее, чем давеча.
Играла негромкая музыка – с простыни экрана над стойкой муромская фолк-звезда Травинка в расшитом люрексом сарафане и панированном жемчугом кокошнике пела о рябинах, калинах, сиренях и о том, как ей среди всей этой развесистой ботаники тужится о миленьком.
Компания немолодых мужичков, чьи упитанные спины казались плотно пригнанными одна к другой, громко праздновала чей-то день рожденья. Жирные складки на их повернутых к Комлеву шеях, казалось, тоже улыбаются и празднуют.
С мягкой грустью Комлев посмотрел в сторону выгородки с мексиканской пустыней, где вчера они с Любавой…
Но никакой Любавы там, конечно, не было. Двое инженеров в погонах, сидевших друг напротив друга, как давеча и они, обсуждали турнирную таблицу. Конечно, «Зайцы» против «Звезды»…
– Едритская сила! Да ты не знаешь Скрыпника! Он твоего Ахонена порвет, как тузик грелку! – убеждал первый.
– Да куда ему рвать?! У Скрыпника травма голеностопа была! Ему бы до конца матча продержаться!
– Ставлю сто целковых, что порвет!
И так далее.
Разговор инженер-офицеров навел Комлева на неглупую, как ему показалось, мысль. Отчего бы не присоединиться к клубу усердных приверженцев пинг-понга, который заседает, если верить Любаве, где-то возле бассейна?
Сам он играть в настольный теннис не умел и учиться не собирался. Но там был шанс перекинуться хотя бы парой слов с кем-то из знакомых… Отвлечься – ну хотя бы на чуть – от всего того, что предстоит завтра. Отключить проклятую «обратную связь» с событиями, которые еще не произошли, но, будь им неладно, обязательно произойдут!
Куда идти – он не знал, понадеялся на свою интуицию и на указатели, с которыми, надо отдать должное командованию «Урала», на корабле был порядок.
Но понадеялся он напрасно. Комлев долго слонялся вокруг пустующего (да оно и понятно – скоро отбой!) бассейна на ледовитом арктическом ветру, пока не уткнулся в едва притворенную дверь. Из щели в сумрак глухой выгородки изливалась полоска желтого света.
Комлев толкнул дверь и оказался в длинном коридоре, покрытом прорезиненной ковровой дорожкой – она мягко постанывала с каждым его шагом.
В коридоре было тепло, даже жарко.
«Сауна мужская», – прочитал Комлев на указателе. «Сауна женская».
«Раздевалка для посетителей женской сауны»…
Комлев не собирался слоняться злыднем по беспечным банным пространствам. И если бы не уверенность, что он уже недалеко от цели и вот-вот набредет на тот баснословный зал «с тремя дюжинами пинг-понговых столов», о котором упоминала вчера Любава, он вновь вернулся бы к бассейну!
«Хоть бы служительница какая-то… Или уборщица… Или кто тут у них? Можно было бы спросить!»
Но в коридоре было тихо и пустынно, как в иных триллерах перед плановым явлением Зла.
«Раздевалка бассейна», – прочел Комлев.
Еще за несколько шагов до следующей незакрытой двери Комлев услышал сдавленный звук женских рыданий. Там внутри кто-то был.
Потом Комлев не раз возвращался мыслью к этой сцене, силясь понять, что же подтолкнуло его к дальнейшим, надо признать, достаточно странным действиям.
Он постучал. Ему не ответили. Он рывком распахнул дверь.
Да, женская раздевалка. Блестящие лужицы на полу. С обеих сторон – запирающиеся многоэтажные шкафчики для одежды, серые, как тоска постового милиционера.
Две длинных деревянных лавки, стоящие параллельно по центру – словно две рельсы.
На одной из лавок сгорбилась, положив лицо на колени и обхватив руками голени, молодая женщина.
Ее черные длинные волосы были скручены пучком на затылке и перехвачены заколкой в виде перламутровой бабочки.
Блестящий, насыщенного лазурного цвета закрытый купальник с низким вырезом на спине. Матовые бугорки позвонков.
Спина женщины вздрагивала в лад рыданиям.
Нежная жалость затопила сердце Комлева, когда он узнал Любаву.
Он тихо вошел. Повернул защелку на двери. «Извините, идет уборка», – высветилось на табло с той стороны.
– Любава… Я, наверное, не вовремя… Но мне показалось…
– Владимир? Здесь? Господи, да как вы здесь очутились?! – досадливо выкрикнула красноглазая, с припухшим лицом Любава.
Однако, уйти не потребовала.
Комлев осторожно сел на лавку рядом с ней.
– Это женская раздевалка… Вы вообще соображаете?
– Сомневаюсь, что кто-то кроме вас отважится принимать ванны при температуре воздуха плюс три за час до отбоя… Кстати, в бассейне нет ни одной живой души.
– Да какая разница! – вспылила Любава и закрыла руками лицо цвета перезрелой малины.
– Вот именно.
Некоторое время они сидели молча.
Любава по-прежнему надрывалась, хотя, как показалось Комлеву, чуть менее исступленно.
Комлев хорошо знал женщин. И он любил их разными, настоящими. Он знал, если у женщины нет ребенка, плакать так неистово она может только из-за любви – несчастной и бессмысленной. Только эта священная рана способна так кровоточить.
Но от вопросов – эта ли рана, кто ее нанес, не тот ли «один парень», с которым Любава «рассталась навсегда», Комлев благоразумно воздерживался. Что толку в знании ответов? Что они изменят? Чему послужат?
Он сидел, скрестив на груди руки, и разглядывал узоры, выложенные разноцветной смальтой на полу раздевалки.
Здесь Нептун с бородой как у Поведнова водит хоровод с тремя блудливыми русалками. Там два дельфина кажут над волной свои блестящие, глазурованные пуза…
– Скажите что-нибудь… Чего вы молчите? – вдруг попросила Любава севшим голосом.
– Любовь – это единственная форма рабства, которая выше свободы, – спокойно произнес Комлев, глядя в пустоту перед собой.
Любава шморгнула носом.
– Но это ведь не вы придумали? – спросила она со странной настороженностью.
– Не я. Но разве это имеет значение?
Любава молчала. Комлев стащил с лавки широкое махровое полотенце с изображением счастливого белого медвежонка, эмблемой «Урала», и накинул его на озябшие плечи Любавы, покрытые пупырышками гусиной кожи. Не поворачивая заплаканного лица, Любава кивнула в знак благодарности.
