Но павианов было не девять гроссов, да и собак в своре было тогда не две.
— Действуй с воздуха, — посоветовал Фенрир.
— Где? — переспросил Горм.
— Действуй с воздуха, я говорю.
— Да-да, я проверю, — пробормотал Горм.
Дико одетые фигуры растеклись по всей ширине экс-проспекта. Примерно в районе разделительной линии мучали гитару и под исторгаемые ею жалобные звуки тонкими голосами пели нехорошую песню:
— Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и ре-ек,
Я другой такой страны на знаю —
Ты понял? —
Где так вольно дышит человек,
Да-да-да,
Я другой такой страны не знаю,
В натуре, хе-хе,
Где так вольно дышит человек!
Мотивчик был быстрый, простенький, где-то даже приятный, только уж больно наглый.
— Твое растлевающее влияние на местную культуру распространяется, как чума, — сказал Фенрир. — Даже эти хилые цветы грязных тюремных дворов уже орут друг на друга: «Ты понял?»
— Ты что-то сказал? — вдруг справился Горм.
— Да нет, я ничего, — издевательским тоном ответствовал Фенрир.
Горм вроде бы слегка очнулся от воспоминаний. Под нехитрый гитарный перебор уголовники приблизились к нему на три дюжины шагов. В их рядах слышались нестройные и неясные по причине полного неботания Гормом по местной фене предложения.
— Шли бы вы отсюда, — сказал Горм. — Что вам делать в городе — харчей нет, склады пусты, овощебаза взорвана егерями горно-водолазных войск при отступлении для заражения местности. Есть в окрестности дело для настоящих мужчин с большой дороги — казармы и военный городок особого карательского бронедивизиона имени Безымянного героя обороны Санлыка. Там еды полно — надо только прийти и взять. Ясно?
Средняя часть первой цепи уголовных замедлила движение. Волосатый носач с гитарой неестественным фальцетом спросил:
— Дяденька, почем рога брали?
Горм продолжал:
— Если не остановитесь, завтра те из вас, чьей требухой не ужрутся местные глодатели падали, позавидуют тем, кто станет падалью уже сегодня.
Волосатый усатый носач с чем-то вроде тележного колеса на голове и облезлой гитарой в здоровенных темных ручищах снова спросил:
— Дяденька, а на тот столб залезть сможете?
— Горм, мы окружены, — сказала Фуамнах.
Фланги уголовных, не замедлявшие движения, и вправду уже угрожали сомкнуться за спиной Горма.
«Ну что ж, пора всерьез заняться убийством», вспомнил Горм, решив попробовать одну штуку, давеча придуманную им вместе с Кукылином. Выкрутив усилитель звука говорильного устройства на полную мощность, он рявкнул:
— Кругом марш!
От звуковой волны некоторые бандиты попадали, но основная масса продолжала обтекать Горма. Кривоногий носатый усач в остатках комбинезона химзащиты, размазывая текшую из уха кровь по щетинистой серой щеке, тоненьким голоском спросил:
— Дяденька, за что?
— Не строй убогого, здесь не подают, — сказал Горм, протягивая руки за ракетными пистолетами.
— Да мой убогий тебе в рот не влезет, а если влезет, у тебя череп треснет, киса рогатая! Мочи его! — и носатый метнул Горму в лицо что-то вроде криво заточенного на конце напильника. Так как обе Гормовы руки были отведены назад, Горм принял напильник на рогатый обруч.
— Собачки, фас!
Ракетные пистолеты наконец привычно затряслись в руках. Взмывая над шквалом летевших в направлении его головы предметов, Горм ударом ноги надолго отбил волосатому охоту к разговорам и навсегда — некоторые другие части.
Могучим толстым орлом парить над обезумевшей толпой, то припекая одного мерзавца струей плазмы, то давая другому доброго пинка с лету под ребра, было совершенно необременительно. Собаки тоже, судя по доносившимся там и тут воплям ужаса, не подавляли в себе звериные инстинкты. Однако вскоре Горм заметил, что улица, за исключением трех-четырех дюжин покалеченных и дюжин пяти в панике носящихся колбасой бандитов, двух собак и одного истинного потомка конунгов, пуста.
Поднявшись повыше, он увидел еще одну небольшую группку уголовных, сворачивавшую с улицы в подворотню. Бандиты вторглись в город.
* * *
Соединенный девятью массивными трубами, скрывавшими коммуникационные тяги, с одной из многочисленных сигналораспределительных подстанций Щелковава, рабочий терминал, у которого висели Клюп и Почтат Елеграф, удобно располагался в удаленной от всех основных служб «Крюха Прародителя» пещерке, затерянной среди чудовищных складских помещений, заполненных ящиками с неведомыми припасами и оборудованием.
Склады пользовались славой гиблого места. Среди бесконечных штабелей запросто можно было заблудиться и проплутать до полного истощения сил и смерти, не встретив ни одной живой души. Тем не менее, неоднократно предпринимавшиеся птицами попытки использовать щели между ящиками поближе к выходу для доведения свежей пищи до деликатесного состояния неизбежно оканчивались провалом — пища исчезала бесследно. Ходили слухи о гадких ползающих и летающих животных, скрытно плодившихся в вентиляционных колодцах, о внезапных подвижках и обвалах ящиков, о пропавших без вести кладовщиках и о тайных кладках неизвестно чьих мешков, закрывавшихся не на молнию, а на пуговицы.
Рассказывали и про жуткие предметы, порой находившиеся в рассохшихся от долгого хранения ящиках и коробках. Один из родичей Клюпа в молодости приволок со склада коробку, под крышкой которой была выемка по форме клешни. У другого родича хватило ума сунуть в эту выемку свою клешню и закрыть коробку. Он очень громко кричал, когда спрятанный в коробке механизм вырвал ему один за другим все три когтя из клешни.
Знающие птицы поговаривали, что кладовщики Почтат Елеграф и Почтат Елефон совершенно спятили от своей работы. Находились серьезные и неудобосказуемые аргументы в пользу этой гипотезы, но Клюп в главном для себя находил суждение кладовщиков здравым — они панически боялись покидать узкие складские проемы и, когда подошла их очередь в переселенческий челнок, удрали и прятались в только им известных закоулках складов, пока челнок не отбыл. Елеграф даже толком не умел летать — настолько привычнее ему было лазить по стеллажам, цепляясь когтями. Этот хот действительно был немного не в порядке. Смотря на то, как Клюп вкручивал в терминал команды, он страшно косил всеми тремя глазами, ритмично раскачивал потюх, через каждые три толчка переворачиваясь, непрерывно чесался, мерзко хихикал и бормотал:
