— Да! Бей меня! Я заслужила! Я виновата!
Сладострастный дурман, туманивший рассудок еще миг назад, рассеялся, как дым. Возбуждение не улеглось, но Лючано опять видел не нагую богиню, а несчастную, обезумевшую пленницу. У Юлии нервный срыв. Ее надо пожалеть и успокоить. А не потакать сексуальным фантазиям! Придет в себя — спасибо скажет.
«Жди!» — расхохотался Добряк Гишер.
И Лючано не рискнул цыкнуть на старого циника-экзекутора.
— Отомсти мне! Накажи за все! Я должна страдать, как страдал ты!
— Молчать! — рявкнул Тарталья тоном сержанта, взявшего за грудки строптивого новобранца. Раз Юлия склонна к подчинению, этим стоило воспользоваться. — Встать! Приказываю успокоиться и одеться. Немедленно! Вон ваша одежда. Я кому сказал?!
Разом лишившись жизненной энергии, женщина с трудом поднялась на ноги. Всхлипывая, Юлия послушно начала одеваться.
— Я никому не нужна! — сквозь слезы причитала она. — Муж меня бросил! Подал на развод, когда я… согласилась… на эксперимент! Я страдала… О, как я страдала! Если бы вы знали, Борготта! Потом мне казалось: все позади. Я ошиблась! Я одинока, Борготта! Слышите? Я одинока! Меня боятся, меня уважают, со мной считаются… меня ненавидят, меня хотят… Но никто — вы слышите?! — никто не хочет меня понять! Никто меня не любит! Ни один человек во Вселенной…
«Истерика, — отметил маэстро Карл, знаток слабого пола. — Знакомое дело. Справимся. Худшее позади, малыш».
«Это еще бабушка надвое сказала, — возразил Гишер. — Дамочка переменчива, как погода весной. Того и гляди, опять домогаться начнет. Или голову об стенку расшибет. Держи ухо востро, дружок!»
Действительно, рыдания Юлии становились громче. Она тряслась, словно эпилептик; слова превращались в неразборчивое бормотание. Нет уж, хватит с нас «овоща»!
— Прекратить истерику! Это приказ!
Юлия умолкла так резко, что он поначалу даже не поверил. Решил: слух изменяет. Или помпилианка набирает воздух, желая разразиться очередной серией рыданий.
— Вы согласны, чтобы я помог вам?
— Да! Да! Я на все согласна! — старая песня, но в голосе женщины царил восторг. От этого делалось страшно. — На все, что пожелаешь!
— Повторяю: вы согласны на мою помощь?
— Да! Ты хочешь мне помочь? Я тебе не безразлична?
С нарочитой медлительностью она взялась за жакет, мигом раньше наброшенный на плечи.
— Это просто помощь. Помощь невропаста. Вы согласны?
— Да!!!
«Невропаст. Невропатолог. Невроз, — с тоской подумал Лючано. — Родственные слова. Считай, братья. Как же я устал от вас всех: рабов, хозяев, отцов, детей…»
И начал работать куклу.
II
Женщина была обнажена перед ним.
Не телесно, а иначе, на уровне доверия, знакомого лишь тем, кто чуткими пальцами касался сокровенного — разума, души, инстинктов, подсознания. Снаружи, во внешнем мире, кукла двигалась вокруг невропаста, поигрывая снятым жакетом, как матадор — алым плащом. Бык не спешил нападать. Бык мычал, удерживая женщину на расстоянии. Но обильный поток слов-транквилизаторов не имел принципиального значения.
Главное происходило не здесь.
Манипулируя пучками куклы — профессиональный термин в отношении Юлии вызвал мерзкую оскомину — он не сразу заметил неладное. Поначалу все шло нормально. Большинство нитей перетянуты и фальшивят, как струны гитары, настроенной любителем. При нервном срыве это естественно. Убрать лишнее напряжение, расслабить, унять дрожь — и человек придет в норму. Адский труд: вести больного. Адский, но посильный. Он хорошо помнил, чего стоило маэстро Карлу вести графа Мальцова.
Да и самому доводилось.
Дело было в другом: часть нитей выглядела странно. Сперва он подумал: «незнакомо» — и осекся. Легкое мерцание. Глянцевый, словно наэлектризованный ворс. «Басовые» утолщения. Тот же эффект он наблюдал у безмозглого «овоща» Пульчинелло! Только у Пульчинелло нити-мутанты образовывали самостоятельную «сеть», отдельные пучки, уходящие корнями в темные глубины первобытных рефлексов. А у Юлии мерцающие «басы» перемежались обычными нитями, как в мышцах чередуются быстрые и медленные волокна.
Казалось, ее пучки начали фрагментарно перерождаться.
«Пробуй, малыш. Раз уж взялся…»
Он восстановил тесный контакт, ощутив легкий укол, как от разряда статического электричества. Ощущение нельзя было назвать неприятным. В Лючано вошла толика чужой энергии, помогая наладить связь. Осмелев, он принялся оглаживать нити, пытаясь ослабить вибрацию.
Впервые он работал на состояние, а не на конкретный результат: коррекция речи и движений. Шел ощупью по болоту, тыча слегой в предательскую трясину. Отыскивал точку опоры, пробовал: «Выдержит ли?» — и продолжал путь.
С «овощем» было иначе. Он не стремился уловить и понять разницу. Отвлекаться нельзя. Потом, когда все закончится, он, наверное, рухнет пластом. Такие эксперименты даром не проходят. Если работаешь куклу в состоянии аффекта, временного помрачения рассудка…
Откуда он это знает?
Он никогда не работал сумасшедших кукол!
«Это опыт, дружок. Опыт. Ты не знаешь наверняка, но догадываешься. И готов побиться об заклад, что прав. Валяй, трудись. Я в тебя верю».
«Спасибо, Гишер».
Копилась усталость. Он полностью сосредоточился на пучках. «Басы» делались тоньше. Ворс втягивался в струны. Надо поймать ритм колебаний, как перед сеансом экзекуции. Нащупать, слиться, войти в унисон…
…Звездное небо накрыло его перевернутой чашей огня.
Таким небо бывает лишь близко к центру Галактики, где полыхающие светила-гиганты обрушивают на планеты ливни излучений. Сияющая мгла; сумерки — россыпь драгоценностей. Скалы сверкали радугой. Парящего орла окружал яркий ореол, а по земле вслед за ним плыла целая стая пернатых росчерков. Любой предмет отбрасывал бесчисленное множество теней. Они дробились, пересекались, накладывались одна на другую, образуя узлы мрака.
Искры и блики; подобия, отражения…
И тихий шепот Венечки Золотого, плывущий над твердью:
— Когда мы выходим на сцену,
За нами идет благодать,
Вселенная — это плацента,
Отвергнутая навсегда,
Законы великим излишни,
Могучим смешны рубежи…
В самом темном узле, образованном соитием теней от засыпанных песком руин и трехрогой скалы, нависшей над кристаллической равниной, лежало существо. Сфинкс, химера, безумный гибрид. Мощные лапы льва, сухое туловище козы, драконий хвост, сплошь в чешуе. Огромные крылья сложены на спине. И над всем этим — лицо Юлии в обрамлении роскошной гривы.
