Она будет обучаться дальше. Ее взвод будет обучаться дальше. Катарина, как и остальные тренеры, будут заниматься тем же самым — тренировать и воспитывать новобранцев по тем же программам, используя те же звериные методы. А ты, Хуанито, как говорят русские, пойдешь… Далеко. Потому, что ты — именно олень, не могущий думать и держать себя в руках.
О, да, ты прекрасный аналитик! Сидеть, часами рассуждать о высоких материях, рассортировывая происходящее по полочкам, строить планы завоевания этого мира, или хотя бы как не получить в морду после школы — это ты мастер! Да только на деле, дружок, ни один твой высокоумный план не сработал! Ни один высокоинтеллектуальный кропотливый анализ не подтвердился! Тебя обводят вокруг пальца все, кому не лень, вьют веревки, а если у тебя что-то получается, то только от дикого, невероятного стечения обстоятельств!
Таких, как встреча с Бэль…
От воспоминания об этой девушке мне стало плохо. Захотелось вскочить и засветить кому-нибудь в физиономию. Или побиться головой о стену. Я поднялся, и тяжело дыша, побрел в ванную, чуть не снеся плечом дверной косяк. Нужно привести себя в порядок, и совсем не внешне.
Ледяной душ освежил, но это и все его достижения — большего для меня он сделать не мог. Зато поток негативных мыслей под холодной водой не только не прекратился, а наоборот, упорядочился, став отчетливее, сильнее, и теперь бил без промаха, прямо в незащищенную никакими аргументами психику.
Да, меня разводят, обводят вокруг пальца, как какого-то болванчика. А я, вместо того, чтобы набраться ума, показываю всем, какой я принципиальный и пытаюсь что-то доказать.
«Хуанито, в этом мире ты НИКОМУ НИЧЕГО не докажешь, — вякнул внутренний голос, подливая масла в огонь моих самобичеваний. — Этот мир прекрасно обходится без тебя и твоих принципов. Когда ты это уже наконец поймешь, и будешь расти, карабкаться вверх, а не оказываться в вонючей яме безысходности раз за разом, после каждого поражения?»
Я не знал, что ему ответить.
Мама ждала на кухне с горячим завтраком на столе. Молча кивнула на стул напротив.
— Рассказывай.
Я сел и сразу принялся за еду. Вкусно! Сколько уже не завтракал дома? С этими долбаными тренировками даже вкуса еды не замечал: или был не в состоянии что-то замечать, или запихивался поскорее, на ходу. Теперь, наконец, восполню этот пробел. Хоть какие-то плюсы от вчерашнего происшествия!
От этой мысли я улыбнулся и спокойно, будто говорил о биржевых сводках, выдавил:
— Меня выгнали.
Мама же отреагировала бурно, отложив вилку в сторону.
— То есть, как выгнали?
Я безразлично пожал плечами.
— Ослушался приказа. Бросился к девочке, которая упала с высоты, когда никто не бежал ей на помощь. Типа, так задумано, чтобы никто не помогал. Своя заморочка. А я, негодяй, схватил аптечку и помчался.
Мать отрицательно покачала головой.
— Не факт.
— Что не факт?
— Что выгнали. Тебе об этом сказали?
— Нет.
— Пока не скажут — не факт.
Я усмехнулся.
— Это по их меркам преступление — ослушаться приказа. Факт!
— Это — ерунда, — парировала она. — И ты не один из них, чтобы относиться к тебе, согласно принятым внутри их заведения критериям. Вот увидишь, они с тобой свяжутся.
Мама имела непрошибаемый вид. Она настолько была уверена в своих словах, что я…
А что, собственно я?
Меня бросило в жар. Потому, что во мне эта мысль вызвала приступ надежды. Надежды, о существовании которой я не догадывался, потому что похоронил идею корпуса вместе с ударами Катарины.
— Я не хочу туда возвращаться! — закричал я, но кричал, конечно, на себя, а не на маму. — Хватит! Сыт по горло этими властными сучками!
Мама меланхолично пожала плечами, дескать, ты еще убедишься в моей правоте, и вернулась к процессу поглощения пищи.
— Ты ведь думаешь, что я вернусь, да? — не выдержал я ее показного безразличия. Она кивнула. — Почему?
— А куда тебе идти? Ты сам загнал себя в угол. И со школой, и со своей Бэль. Так нельзя, сынок! Надо всегда оставлять себе свободу для маневра!
Ты взорвал все мосты, отрекся от прежней жизни в поисках апгрейда. И теперь вернешься туда, потому, что больше никуда идти не захочешь. Они позвонят тебе, можешь не сомневаться. И сообщат, что «простили», что тот эпизод не подпадает под их устав.
Мой желудок свело от ее пламенной речи. Ибо все в ней было сказано правильно.
— Ты ведь хочешь туда, как бы себе сейчас не врал. Ты уже все для себя решил, еще тогда, две недели назад, когда тебя привезли первый раз, побитого, но довольного. А теперь всего лишь пытаешься смириться с этим, убедить себя, что имеешь выбор, что можешь отказаться. Так?
Я вздохнул и опустил голову.
— Ты уже там, с головой. Я больше скажу, ты никогда таким не был, как эти дни: собранным, целеустремленным, жизнерадостным. Ни когда учился в старой школе, ни когда в новой. У тебя все эти дни глаза были… Горели они у тебя! Ты возвращался усталый и избитый, но ты был счастлив, сынок! Как тогда, во время соревнований, когда проходил в следующий круг. Или, как когда готовился к свиданию с той девушкой, аристократкой. Это трудно описать, но я — мать, я видела все это со стороны, и мне соврать у тебя не получится.
«Да я и не пытаюсь!» — хотел сказать я, но лишь глубоко и задумчиво вздохнул.
— Это неизбежно, ты вернешься. Когда они позовут.
Опешивший от такой тирады, я хрипло выдавил:
— Не позовут.
Но сам уже не был уверен в этом.
Мама мило, по взрослому, усмехнулась.
— Позовут.
— Почему ты так думаешь?
— Скажи, сколько лет этой… Как ее… Донье Тьерри?
— Мишель? Ну, за сорок. Точнее не скажу.
— Правильно! — она кивнула. — Ей не двадцать, и не тридцать. На такие должности ставят только опытных людей. Знаешь, почему?
Я отрицательно покачал головой.
— Потому, что они могут думать независимо, не отвлекаясь на порывы, свойственные юношеству. Ты ошибся, бывает. Все ошибаются. И старшие прекрасно об этом осведомлены. Старшие руководствуются не эмоциями, а целесообразностью, совокупностью разных факторов, и она примет верное решение, которое не примет, например, эта майор. Она заберет тебя, попомни мои слова!
Я хотел вставить, что майор не намного младше, но сравнил их и вдруг понял, что дело не в возрасте. Мишель именно «донья», сеньора, авторитетная женщина. Катарина же — молодящаяся дамочка, считающая, что тридцать пять — это чуть больше двадцати. Да, Мишель может так сделать. В отличие от Катарины.
— А есть еще и Лея, ее величество, не забывай об этом! — повысила мама голос. — Ее тоже может заинтересовать этот проект, когда она вернется. Для того она и нужна, носительница верховной власти — исправлять то, что пропустили мимо себя подчиненные. И тогда они все равно с тобой свяжутся, не может быть иначе.
