— Шестеренка ржавая!!! — капитан, шипя, долбанул по сенсору текстового режима.
На развернувшемся голоэкранчике поползли строки: «Приветствую, капитан! За время вашего отсутствия на борту концентрация наркотических веществ в фильтрах воздухообмена повысилась на 0,9 %, запасы воды, воздуха и реакторной массы в норме, популяция крыс, кузнечиков и тараканов не нарушена и поддается контролю… Медблок готов к работе, две капсулы автохирурга разблокированы, заряжены и ждут пациентов. Доктору Травкину сделано три инъекции гипердетокса и тримуляторов, он занимает третью капсулу автохирурга и будет готов к работе через двадцать три минуты, считая от настоящего момента. Вывести на экран отсчет оставшегося до пробуждения доктора времени? (Да/Нет)».
— Вот мудак же, а… — прочитав, Ричард обернулся к боцману. — Скотина безрогая…
— Кто, Гай? Да нет, едрен баклажан, он просто расслабился, капитан! — ответил Кацман, незаметно пряча инъектор в карман ближайшего санитара. — Вот увидите — все будет, как в лучшем борделе Европы!
С этими словами лифт распахнул створки, и они увидели раскрывающийся шлюз «Астарты», от которого выдвигалась транспортная дорожка.
ГЛАВА 28 КАПИТАНСКИЙ ДОСТУП
So close no matter how far
Couldn't be much more from the heart
Forever trusting who we are
And nothing else matters
Metallica «Nothing else matters» [11]
Он понял, что умирает.
Будучи отличным врачом, а не просто манипулятором от автохирурга или реген-капсулы, Гавриил даже понял, от чего. Но подумать о том, как именно он получил смертельную дозу своих же собственных наркотиков, он не успел. Как не успел и добиться ответа от корабельного искина, отказавшегося реагировать на запросы Травкина. Системы электронного разума выдавали странную ахинею, будто искин и сам неплохо принял на грудь.
Ноги перестали слушаться первыми. Просто подкосились, отказавшись принимать участие в передвижениях тела. Руки стали неподъемно тяжелыми, дыхание стало тяжелым и поверхностным, словно в легких зияли пустотные дыры вечного космоса. Изображение реальности перед глазами подернулось туманом, предметы потеряли четкость, скачками приближаясь и отдаляясь без всякого алгоритма.
Потом почти пропал слух, затем пришла очередь зрения. Сначала краски выцвели, следом за выцветанием появилась рябь, а под конец все залило красной пленкой.
«Кровоизлияние, едрить твою в дышло, — подумал Гавриил, старательно пытаясь подтащить себя к капсуле регенерации в медотсеке, — надо же, перед смертью стал выражаться, как мой брат, — невесело и с огромным трудом усмехнулся он. — Прав был старый алкоголик, да чтоб ему перьев в жопу ангелочки насовали, просто я еще не доживал до того состояния, когда только это и остается».
На самом деле Гай врал. Доживал, и не один раз. И выражаться, поминая всю альтернативную анатомию человекообразных предков своих недругов, умел не хуже Джека. Но Травкин бессознательно предпочитал забывать об этом, когда выбирался из неприятных состояний.
«Нельзя, — сжал он зубы, непослушными руками цепляясь за предметы на полу и подползая к капсуле, — нельзя же так просто сдохнуть. Там такой бардак начался, наверняка, Рик в стороне не останется. А если не останется он, то, держу пари, скоро притащит на борт подранков и хвост проблем».
Мысли, как ни странно, оставались четкими и светлыми. Думалось Гаю на смертном одре просто отлично. Он даже хотел философски поразмышлять о том, что угроза околеть посреди медблока — вот уж Кацман точно загнется от смеха — вставляет его куда лучше даже «синего мха», созданного еще в незапамятные времена любителями древней фантастики.
Сначала «мох» курили, затем стали принимать в форме таблеток, а сейчас уже существовали и дисперсные смеси, которые необходимо было просто втирать в кожу. Потер — и улетел.
Кожа от этого наркотика очень скоро приобретала задорный синюшный оттенок, из-за чего его стали втирать под глаза, маскируя зависимость под недосып.
Ему еще повезло, что он успел добежать до отсека с капсулами, на релятивистских скоростях добравшись до своей вотчины. На этом силы покинули Дока, с грохотом рухнувшего посреди отсека прямо на стерильный пол.
— Искин… — голос предательски хрипел на всех частотах, — искин, сообщить капитану о…
Гавриил закашлялся, в глазах помутилось.
— Твою же в душу, — сжал он зубы, едва не плача, — не могу же я их бросить.
«А Джек подумает, что я просто решил расслабиться».
В этот момент Травкину стало настолько обидно, что он даже разозлился. На себя, вечную задницу Ричарда, на придурочного брата, на эту свою долбаную догадку про Анну, даже на аккуратные кустики геномодифицированной конопли, расплывавшиеся перед глазами сине-зелеными пятнами на полочке под светом яркой лампы.
— Не дождетесь, укроп вам в ноздри, — закрыв глаза, выругался Гай. С опущенными веками жить стало куда лучше. Тренировки с Кацманом, все-таки, приносили результаты. Да и помещение, в котором Гавриил проводил большую часть времени, было знакомо ему, как свои пять пальцев. Здесь он мог реально ориентироваться с закрытыми глазами, что и попытался доказать.
Натужно хрипя, Травкин перевалился через борт реген-капсулы, нашарил сбоку утопленную кнопку экстренной реанимации, и из последних сил вдавил ее.
Ничего не происходило. Он попробовал второй раз, но с тем же эффектом.
«Неужели, Джек пропил даже электронную начинку автохирурга? — закралась ему в голову страшная мысль. — Ну, я его точно тогда в вакуум выброшу. Я с того света вернусь за этим, ветошь долбанная».
Искин, флегматично проигнорировавший незаконченный запрос Дока, молчал, скользя по тонкой грани между запретом на причинение вреда человеку и простым безучастием в критической ситуации.
Травкину вдруг стало совсем легко и спокойно. Тело полностью расслабилось, мышцы перестали казаться ватными, в голове наступила ясность, а чей-то знакомый голос, подозрительно похожий на голос Джека, шептал:
— Ты просто слушай. Тут такое дело… не знаю пока, кто конкретно причастен, но наш искин иногда начал странно себя вести. На всякий случай я заложил в него небольшую программу. Ее отследят, если будут знать, что искать. Запоминай цифры, код работает в цифровом и звуковом режиме…
Гавриил вспомнил слова брата. Одновременно с этим кто-то настойчиво стал звать его по имени, затем материть и даже просить, и на сей раз голоса уже были не такими полезными, не несли информации, а поносили по матери и всем ближайшим родичам.
