В этом мире, называемом Землей рушащейся веры, никто не мог подвергать сомнению личные этические кодексы без того, чтобы не нарваться на неприятность. Такие кодексы, там где их вообще можно найти, очевидно стоили их приверженцам слишком больших затрат, чтобы кто-то смел их прощупывать. Когда-то вера являлась самоочевидной. Сейчас же она стала отчаянной. Те, кто по-прежнему имели ее — или создавали ее, кусочек за кусочком, фрагмент за фрагментом, осколок за осколком — не хотели ничего, кроме как возможности придерживаться ее. Но Пейдж понимал еще меньше, почему ему так хотелось объясниться с Энн Эббот. Отпуск быстро подходил к концу и до сих пор он воспользовался лишь возможностью прогуляться. Особенно, если сравнить этот отпуск с отчаянным счетчиком, установленным его двумя предыдущими. Двумя, после того, как распалась его семейная жизнь и он снова остался один. После того, как закончится его нынешний отпуск, имелся хороший шанс на то, что он будет приписан к станции на Прозерпине, которая к этому моменту почти уже закончена и у которой не могло быть соперников на звание самого заброшенного аванпоста солнечной системы. По крайней мере до тех пор, пока кто-нибудь не откроет 11-ю планету.
Тем не менее, он собрался снова на фабрику «Пфицнера», на окраине живописного Бронкса, чтобы побродить среди ученых-исследователей, менеджеров, правительственных чиновников и встретиться с девушкой-обладательницей ледяного голоса и фигуры, как доска для глажки белья. Пощелкать каблуками на ковре в приемной при виде веселых серых стальных гравюр основателей, взбодриться лозунгом который мог быть, а мог и не быть, в честь бога Диониса, если бы он только знал, как прочитать его. Замечательно. Просто великолепно. Если он верно сыграет свою партию, то сможет отправиться к месту своей службы на станцию Прозерпина с прекрасными воспоминаниями. Быть может ответственный за экспорт вице-президент кампании позволит Пейджу называть его «Хэл» или даже «Бабблс».[13]
И все же, наверное все дело было в религии. Как и любой другой человек, Пейдж считал, что по-прежнему искал нечто большее, чем он сам. Нечто превосходящее семью, армию, отцовство, сам космос или попойки в пабах и тиранически бессмысленные сексуальные спазмы отпуска космонавта. Совершенно очевидно, что проект «Пфицнера», с его атмосферой таинственности и самоотверженности, еще раз затронул в нем тот самый уязвимый нерв. Преданность проекту Энн Эббот оказалась всего лишь пробным камнем, ключом… Нет, он не мог пока подыскать для этого точного определения, но ее отношение каким-то образом точно подходило к пустому, с изломанными краями пятну в его собственной душе, похожее на… да, именно это. Похожее на кусочек мозаики.
И кроме того, ему еще раз хотелось увидеть эту лучезарную улыбку.
Из-за того, что стол Энн размещался именно так, а не иначе, прежде всего он заметил ее саму, войдя в приемную «Пфицнера». Выражение ее лица оказалось еще более странным, чем он ожидал. И, похоже, она пыталась произвести какой-то тайный жест, как будто бы сметая пыль со стола в его сторону кончиками пальцев. Он сделал еще несколько более медленных шагов в комнату и, наконец, сбитый с толку, остановился.
Со стула, которого он не мог видеть из-за двери кто-то поднялся и начал надвигаться на него. Шаги по ковру и странная осанка фигуры, которую уголком глаза заметил Пейдж, были неприятно осторожны. Пейдж повернулся, бессознательно подымая свои руки.
— Разве мы не видели этого офицера ранее, мисс Эббот? У него здесь дело — или нет?
Человек, находящийся в нетерпеливой полусогнутой позе, являлся никем иным, как Фрэнсисом Кс. Мак-Хайнери.
Когда он не сгибался в эту свою абсурдную позу, которая всего лишь являлась его позой обвинителя, Фрэнсис Кс. Мак-Хайнери ни на дюйм не отличался от наследников непрерывной линии Бостонских аристократов, кем он действительности и являлся. Не обладая по-настоящему высоким ростом, он был очень худощав и абсолютно сед, еще когда ему исполнилось 26 лет. Это придавало ему вид холодной мудрости, дополнявшейся его орлиноподобным носом и высокими скулами. ФБР перешло к нему от деда, который каким-то образом сумел убедить находившегося тогда на посту президента — поразительно популярного Человека-на-Коне, который просто источал ХАРИЗМУ, но не имел достойных упоминаниях мозгов — что столь важное руководство не должно подвергаться опасности при назначении его преемников. Вместо этого оно должно передаваться от отца к сыну подобно совету корпорации.
Наследные посты со временем склонны преобразовываться в номинальные, так как достаточно только одного слабенького потомка, чтобы уничтожить важность данного поста. Но этого с семьей Мак-Хайнери пока не произошло. Ныне здравствующий на своем посту, в действительности, мог бы даже преподать пару-другую уроков своему деду. Мак-Хайнери оказался хитрым, как росомаха. И невзирая ни на какие, подготавливавшиеся для него политические катастрофы, ему уже бессчетное число раз удавалось приземляться на ноги. Как теперь обнаружил Пейдж, он и являлся как раз тем человеком, для которого, может и не зная того, и была изобретена метафору «глаза-буравчики».
— Так как, мисс Эббот?
— Полковник Рассел вчера был здесь, — ответила Энн. — Наверное, вы тогда его и видели.
Поворачивающиеся двери распахнулись и вошли Хоорсфилд с Ганном. Мак-Хайнери не обратил на них никакого внимания. — Как тебя зовут, солдат? — спросил он.
— Я — космонавт, — отрывисто произнес Пейдж. — Полковник Пейдж Рассел, Армейский Космический Корпус.
— Что ты здесь делаешь?
— Нахожусь в отпуске.
— Ты будешь отвечать на мой вопрос? — спросил Мак-Хайнери. Как заметил Пейдж, он смотрел вовсе не на него, а куда-то через плечо, словно он не обращал по-настоящему никакого внимания на сам разговор. — Что ты делаешь на фабрике «Пфицнера»?
— Я влюблен в мисс Эббот, — отрывисто ответил Пейдж к своему полному и мрачному удивлению. — Я пришел, чтобы увидеться ней. Прошлым вечером мы слегка поссорились и я хотел извиниться. Это все.
Энн выпрямилась за своим столом, словно в ее позвоночник воткнули перекладину для штор, повернувшись к Пейджу слепо блестящими глазами и непонятным застывшим выражением лица. Даже рот Ганна несколько перекосился. Он сперва посмотрел на Энн, затем на Пейджа, словно вдруг почувствовал неуверенность в том, а знает ли он ли он их обоих.
Тем не менее, Мак-Хайнери, бросил лишь один быстрый взгляд на Энн и показалось, что его глаза превратились в бутылочное стекло. — Меня не интересует ваша личная жизнь, — произнес он тоном, действительно несшим отпечаток скуки. — Я сформулирую вопрос иным образом, чтобы его невозможно оказалось избежать. Прежде всего — зачем вы явились на фабрику «Пфицнера»? Какое у вас здесь ДЕЛО, солдат?
