Юкки
Дима вряд ли мог сказать, что любит сестру. Она просто была частью его жизни, с самого рождения. Любить ее — это все равно, что любить небо, землю и солнце. Когда он был совсем маленьким, она заставляла его играть в домик или в больницу. Нельзя сказать, что мальчишке были интересны такие игры — но никакой альтернативы не было. Они жили в отдаленном гарнизоне, в сердце Сибири, и могли месяцами не выходить из дома. А как иначе — кому в голову может прийти мысль тащить детей на улицу в пятидесятиградусный мороз? При этом к собственным игрушкам сестра относилась очень трепетно. Когда он просил ее игрушечную аптечку, или новое надувное колесо — она с возмущением отказывала. А когда Дима начинал плакать — пела ему песню про верного друга, который «в беде не бросит, и лишнего не просит», особенно упирая на это «лишнее», которое нельзя просить.
Когда ее не стало — из Диминого мира словно убрали важную деталь, и тот перестал работать. Они недавно переехали в большой город. Семье дали новую квартиру, которую они с удовольствием обживали. Сестру сбила маршрутка, зимой, на скользкой дороге. Она погибла на месте. Родители были так убиты горем, что про второго ребенка позволили себе забыть. Как будто он сам не горевал. Как будто был лишней деталью.
Именно это сравнение с лишней деталью пришло Диме в голову сейчас, когда он наблюдал за Юкки. Она вышла из библиотечного корпуса и, понурив голову, брела по подвесному мосту. Ее кот плелся следом, опустив голову. Было одновременно и забавно, и неловко наблюдать за изменением выражения ее личика, когда она, наконец, подняла голову, чтобы толкнуть дверь, и заметила его на крыльце. Равнодушие сменилось недоверием; недоверие — узнаванием и безумной надеждой. Потом был легкий отблеск радости.
— Тимка! — Воскликнула она, и бросилась к нему, раскрыв ручки для объятий, — я знала, что это ошибка!
— Привет, Юкки, — грустно улыбнулся Дима.
— Ой, кто это? — Юкки чуть отстранилась, и увидела Барса, неодобрительно наблюдающего за всем из рюкзака, — а где Месси?
— Месси погиб, — ответил Дима, вздохнув. Потом добавил, выдержав небольшую паузу, — и Тима тоже. А это мой кот Барс. Прости, что дал ложную надежду.
— Ты не Тима, — сказала Юкки, отстраняясь. На ее личике было такое болезненное разочарование, что Диме на секунду захотелось упасть с крыльца, и провалиться под ковер из прелых сосновых иголок.
— Меня Дима зовут, — сказал он, — можно мы пройдем в дом? Нам надо поговорить.
Юкки, несмотря на возраст, была хорошей хозяйкой. В их домике было идеально чисто. Все вещи стояли на местах. А травяной настой, который она приготовила в качестве угощения, оказался очень вкусным. Как и варенье из молодых сосновых шишек.
— Ему… ему точно не было больно? — Спросила Юкки, как следует проплакавшись.
— Точно, — утвердительно кивнул Дима, — эти кристаллы стерли его личность. Тот… младенец, который убил бластером Месси — уже не был Тимой. Он ничего не понимал, и вряд ли мог анализировать свои чувства.
— Спасибо, что пришел, — сказала Юкки, все еще борясь с приступами слез, — это… это было важно для меня. Спасибо.
— Он погиб как герой, — сказал Дима, — ты можешь им гордиться. Жизнь на этой планете, где мы с тобой сейчас находимся, возможна только благодаря его жертве.
— Это не совсем так, — поправила его Юкки, — он ведь пошел на это неосознанно. Он не понимал, что делает. За все отвечает наш Оракул.
— Боюсь, что да, — кивнул Дима, — и его будут судить.
— Кто сможет судить Оракула? — Удивилась Юкки.
— Высшие силы, — Дима пожал плечами, и не стал вдаваться в дальнейшие объяснения.
Юкки скептически нахмурилась. Потом подлила настой в их кружки, и спросила:
— Ты надолго сюда? Мне придется сообщить руководству лицея, если ты хочешь остаться на ночь. И они тоже наверняка захотят с тобой поговорить. Это может быть утомительно.
— Спасибо, что предупредила, — улыбнулся Дима, — нет, я ненадолго. Но у меня есть еще пара вопросов к тебе. Ты позволишь?
— Конечно. Постараюсь ответить, если знаю.
— Расскажи о вашей маме, — попросил Дима, — когда вы от нее ушли? И почему? Где она живет? Она из этого мира?
— Стоп-стоп-стоп, — улыбнулась Юкки, — это уже больше, чем два вопроса. Я не знала Тимину маму. А он очень мало про нее рассказывал.
Дима удивленно поднял брови.
— Мы не родные брат и сестра. Не по крови, то есть. Так-то родные, конечно! Он подобрал меня на тропах, совсем малышкой. Всех моих родных убили враги во время большой войны. Тимка рассказывал, что просто согнали всех в сарай, и подожгли. Мама меня успела спрятать в старый сундук. Там он меня и нашел, когда я заплакала от голода и нехватки воздуха.
— Вот так дела! — Сказал Дима, — слушай, а тебе самой никогда не хотелось познакомиться с Тиминой мамой?
— Хотелось, конечно! — Юкки всплеснула руками, — он говорил о ней только хорошее. Говорил, что она лучшая мама на свете, и что он бросил ее только потому, что был уверен в своем особом предназначении ходока. А я не расспрашивала подробнее, чтобы не делать ему больно.
— Пойдем со мной, — сказал Дима, глядя Юкки в глаза, — давай найдем его маму.
— А лицей? Как я брошу учебу?
— Очень вероятно, что лицей закроют после суда над вашим Оракулом, — ответил Дима.
— Но зачем? Что мы будем делать, когда найдем ее?
— Мы будем жить, — сказал Дима.
Мама
Как мать-одиночка, вдова погибшего фронтовика и героя войны, она заслужила отдельную двухкомнатную квартиру. Они с Тимкой стояли на очереди несколько лет, и ордер должен был стать подарком семье на его пятилетие. Но не сложилось. Сын пропал, и бесконечные поиски, организованные милицией и народными дружинами по всем районам города, ничего не принесли. Потом его признали мертвым, несмотря на ее протесты, и даже заявления в суд и в прокуратуру, которые она подала на следователей. Ее тихонько сняли с очереди — но она была этому только рада. Она бы не смогла жить в новой квартире, и бросить их с Тимкой комнату, отдать ее чужим людям.
Тут все продолжало напоминать ей о сыне. Его игрушки, аккуратно расставленные по картонным полкам, его кроватка (слишком большая для его возраста — но другую они не покупали: ждали переезда). Его детские книжки. Лампа — ночник, которая помогала уснуть тревожными простудными ночами.
Она была еще вовсе не старой. Девчонки на фабрике несколько раз пытались подстроить ей свидания с перспективными кавалерами. Каждый раз — напрасно. Ей не нужны были новые отношения, и новая семья, хоть за это и были все доводы разума. Страна не так давно перенесла страшную войну. Погибли миллионы. Негоже жить памятью — ведь они победили ради будущей жизни.
Но она чувствовала, что Тимка жив. Засыпая, глядя в темноту, она ощущала лучик тепла в сердце. А материнское сердце не ошибается.
И вот недавно случился Черный День. Прямо посреди рабочего дня, в цеху, к сердцу словно прицепилась скрюченная холодная лапа. «Что-то с Тимкой!» — Безошибочно определила она. Девчонки и руководство заметили ее состояние. Настояли, чтобы она сходила в санчасть. Заводской фельдшер померяла ей давление, пульс, озабоченно поцокала языком. Потом развела валерьянки, и отправила домой, с твердым наказом до завтра выспаться.
К вечеру тьма, поселившаяся в сердце, немного рассеялась. Появилось какое-то странное теплое предчувствие, как будто вот-вот должно случиться что-то очень хорошее. Она повеселела, и на следующий день всех удивила на работе отличным настроением и оптимизмом. От вчерашнего испуга не осталось и следа. Это ощущение будущего счастья и радости было с ней до конца недели, и с каждым днем только росло.
А в ночь на воскресенье она встретила сына.
Ей не спалось. Народ гулял на улицах, пел песни под гармонь: праздновал выходные и отличную погоду. В середине июня темнеет поздно, и по городу разлились прозрачные звездные сумерки. Она надела праздничное платье, привела в порядок прическу, и вышла на улицу.
