— Или подсунул тебе фальшивку, — мрачно заметил я.
— Исключено. У него просто не было на это времени. В конце нашего разговора он лишь на пять минут отлучился, а вернувшись в кабинет, дал мне этот диск. Я ручаюсь, что доказательства не сфабрикованы. Ты сам убедишься, когда просмотришь все записи. Там, кстати, есть один любопытный момент, который должен помочь вам в расследовании. При выгрузке последний, третий контейнер застрял в шлюзе, что-то там заклинило в автоматике, и двум членам команды пришлось выталкивать его вручную. То ли они недооценили наши технические возможности, то ли сочли расстояние до наших кораблей достаточно большим, а может, просто потеряли бдительность, но в любом случае не включили поляризацию обзорных стёкол своих скафандров. А наши специалисты, произведя компьютерную обработку записей, сумели реконструировать их лица. Хотя, по-моему, они перестарались. Я думаю, что в жизни эти люди выглядят гораздо старше. Вот, взгляни.
Шелестов сунул диск в считывающее устройство, произвёл некоторые манипуляции с консолью, и на небольшом голографическом экране появилось два снимка — юноши и девушки.
Я замер, как громом поражённый. Я не мог поверить своим глазам. Не мог — потому что это противоречило логике. Потому что я знал этих молодых людей, и год назад они никак не могли находиться в локальном пространстве 371-ой Лиры. Ведь они жили здесь, на Новороссии…
С экрана на меня смотрели лица Ани Кореевой и её друга Саши Киселёва.
Когда я вернулся домой, в холле слышались приглушённые звуки музыки. Наперёд зная, что увижу, я тем не менее слегка приоткрыл дверь гостиной и заглянул внутрь.
В комнате находилось двое — Рашель, игравшая на рояле, и Олег Рахманов, который сидел неподалёку на стуле и с благоговением слушал её. Вряд ли он был большим ценителем старинной музыки, но он был страстным поклонником моей дочери, а значит, любил всё, что она делает, в том числе и её игру. Его взгляд, устремлённый на Рашель, был настолько красноречив, насколько это вообще возможно.
Я осторожно закрыл дверь, поднялся по лестнице на второй этаж и прошёл в кабинет. Анн-Мари дома не было — сегодня с утра её пригласила в гости одна знакомая, коллега по работе в телекомпании, и она ещё не вернулась. Руслан Кузнецов и его жена Ирина тоже отсутствовали — на выходные они уехали в Верхний Новгород проведать дочь, зятя и внуков.
Я запер дверь, уселся перед терминалом и стал просматривать записи, полученные от Григория Шелестова. В подробности я особо не вникал — все мои мысли вертелись вокруг одного-единственного момента во всей этой запутанной истории. Это было невероятно, я до сих пор не мог поверить своему открытию, и всё же факты говорили сами за себя. Я несколько раз прокручивал эпизод с выгрузкой третьего контейнера, при большом увеличении внимательно всматривался в расплывчатые лица, видневшиеся сквозь обзорные стёкла скафандров. Разглядеть невооружённым глазом какие-нибудь черты было невозможно, съёмки велись на грани разрешающей способности приборов, так что тут требовался компьютерный анализ каждого кадра, их обработка, сличение и синтез. Однако я не сомневался, что результат будет аналогичным тому, который получили альвийские специалисты.
Легче всего было бы списать всё на простое совпадение, банальное внешнее сходство. Я бы, наверное, так и поступил, окажись в моём распоряжении только один снимок — либо Кореевой, либо Киселёва. Но снимков было два, и на обоих фигурировали знакомые мне лица. Мало того, эти ребята были друзьями, соратниками, «сладкой парочкой», как называли их знакомые; вдобавок, они принадлежали к подпольной группировке, чья деятельность весьма и весьма озадачивала нашу разведку…
Что же это значит, чёрт побери? Вывод напрашивался сам собой — эти молодые люди были не те, за кого себя выдавали. И, может, не только они, но и другие их товарищи — Сергей Иванов, Юрий Ворушинский, Борис Компактов…
Я вызвал из памяти компьютера досье на всех пятерых. Трое из них — Кореева, Киселёв и Вейдер-Иванов — были «под колпаком» у нашей разведки уже девять месяцев. Ворушинский и Компактов попали на заметку лишь недавно — их имена нечаянно выболтал в разговоре с Эстер и Рашелью принц Павел.
Итак, что же делали Аня и Саша более года назад, во время летних каникул? Впрочем, условно летних — тогда в Северном полушарии планеты была зима, а почти всё Южное занимает огромный океан. Ага! Согласно собранным нашими агентами сведениям, с середины июля по середину августа они отдыхали в горнолыжном лагере на Новом Памире. Хотелось бы поговорить с инструктором их отряда. Я представил, как он с минуту напряжённо раздумывает, потом отвечает:
«Знаете, что-то не припомню их. Сейчас, погодите, я посмотрю…»
Пауза, он делает запрос в базу данных. Затем:
«Да, в самом деле, были такие. Но, хоть убейте, не могу их вспомнить. Наверное, они были очень неприметными, тихонями. Вы хоть представляете, со сколькими детьми мне приходится работать в течение года…»
Вот и всё.
Так, а что дальше? В смысле — дальше в прошлое.
Как явствовало из досье, Аня была сиротой. Шесть лет назад её родители погибли в автокатастрофе. Родственники отказались брать на себя заботу о двенадцатилетней девочке, и она была помещена в Христовоздвиженскую школу-интернат номер 18. Спустя три года её перевели в Николайбург. Причина перевода — обычная перетасовка учеников. Распространённая на Новороссии практика: самых одарённых берут в столицу, а отстающих отправляют в провинцию.
Интересно, что случится, если я позвоню в Христовоздвиженск и спрошу у руководства интерната об их бывшей воспитаннице, Ане Кореевой? Возможно, ответ будет такой:
«Да, у нас действительно училась эта девочка. Но мы помним её смутно. (Понимай, как „совсем не помним“.) Ничем, кроме хороших оценок, она не отличалась…»
А её предполагаемые родственники? Не скажут ли они, что не поддерживали особо близких отношений с Аниными родителями и вообще вроде бы не припомнят, что у тех была дочь? Или удивлённо скажут:
«А мы-то думали, что Аня погибла вместе с ними…»
Что касается Саши Киселёва, то он, по нашим данным, был из неблагополучной семьи. Отец — безработный алкоголик, мать — проститутка и наркоманка. Два с половиной года назад их лишили родительских прав, а парня усыновила пожилая бездетная чета. Вот вопрос: если разыскать его прежних родителей и спросить о Саше, вспомнят ли они, что когда-то у них был сын?…
Теперь Вейдер-Иванов. В графе «отец» стоит прочерк — его мать была одиночка. Когда Сергею исполнилось пятнадцать, она вышла замуж за вдовца с двумя детьми, владельца арктической фермы по разведению моржей. То ли парень не вписался в новую семью, то ли не захотел жить в заполярье, но вскоре он переселился к своей прабабушке, уже давно впавшей в старческий маразм. Старушка вряд ли годилась ему в опекуны, скорее это он заботился о ней, но по сему поводу никто не проявлял беспокойства. Сергей не бродяжничал, не якшался с уличной шпаной, не попадался на кражах или приёме наркотиков; он был серьёзным и самостоятельным юношей, досрочно закончил школу, учился в университете, хорошо зарабатывал как кибер, обеспечивал себя и свою прабабушку — короче, с ним всё было в порядке…
