Его рука легла на холодное стекло экрана, на котором виднелись темные пятна и облака пустоты, зеленое пламя газовой туманности, созвездия, которые человек еще никак не назвал и, быть может, никогда не назовет — теперь, когда картина небес все время меняется.
Потом он пошел дальше.
В зале управления Арнгейм был не один. Как раз в этот момент освещение выключили, и силуэты людей казались фантастическими в свете многоцветных огоньков контрольных панелей.
— Гарно?
— Да, это я, капитан.
Свет усилился, и теперь можно было различить лица.
В зале были навигаторы Вебер и Сиретти, Кустов — главный инженер фотонных двигателей, Барреж, носивший напыщенный титул ответственного за сообщество, хмурый Шнейдер, представитель Объединенных Социалистических Правительств Европы, и пятеро менее значительных лиц. Гарно, глава психологической службы корабля, был в таком собрании явно лишним и собрался сказать об этом Арнгейму, но растерянно умолк, заметив, как бледен капитан.
— Мы рассматривали нашу чудесную цель, — сказал капитан с горькой усмешкой.
Гарно инстинктивно поднял голову. Он хорошо знал, где искать голубоватый огонек Винчи, — между цепями красноватых звезд, гораздо более далеких, неимоверно более далеких.
— Мы пересекли орбиту внешней планеты, — продолжал Арнгейм. — И по-прежнему летим к Цирцее. Только…
— Только?
— Есть опасность, что мы ее никогда не достигнем.
— Не понимаю.
Арнгейм устало махнул рукой, и заговорил Кустов, главный инженер фотонных двигателей. Говорил он, как всегда, серьезно и спокойно, но то, что он сказал, было ужасно.
Наступило долгое молчание.
— Мы все всегда знали, что на корабле могут возникнуть неполадки, — сказал Арнгейм. — Но теперь полностью отказывает система выключения фотонных двигателей. Можно не говорить вам, что она довольно сложна, — ведь необходимо задуть самую большую свечу, какая когда-либо существовала. Все пробы, которые мы делали в пути, были вполне успешными, но на этот раз…
Он замолчал и сжал кулаки.
— А если мы не выключим вовремя фотонные двигатели, — медленно проговорил Гарно, — то не сможем изменить курс… и нам не удастся сесть на Цирцее.
— Мы пересечем систему не останавливаясь, — сказал Кустов. — Есть, конечно, и другие планетные системы, дальше. Но шансы обнаружить другую планету земного типа ничтожны.
Начальник отдела космографии кивнул.
— О том, чтобы лететь дальше системы Винчи, не может быть и речи, — сказал Арнгейм. — Здесь находится единственная подходящая для нас планета. Мы можем достигнуть ее за три недели, если не меньше. Но… для этого надо найти средство выключить фотонные двигатели.
— У меня четыре инженера и все техники работают в световых батареях, — сказал Кустов. — Они не выходят оттуда с тех пор, как была обнаружена неисправность. — Он тряхнул головой. — Вы сами понимаете, какому огромному риску они подвергаются. Но пока они не применяли решительных мер. Если к ним придется прибегнуть… Это действительно последнее средство.
Арнгейм поднял голову и посмотрел на Гарно.
— На борту две тысячи человек…
— …И из них триста восемьдесят детей, — закончил Гарно. — Если станет известно, что происходит, психическая травма может оказаться роковой. Я должен вас пре…
— Вы скажете им, — перебил Арнгейм. — Это ваша обязанность.
— Вы действительно думаете, что это необходимо? Разве вы всегда сообщали им о всех трудностях, возникавших во время полета?
— Им предстоит колонизовать новую планету, — глухо сказал капитан. — Они приняли весь сопряженный с этим риск. Они преодолели миллиарды километров, Гарно. Они провели в этом корабле двадцать лет, то во сне, то бодрствуя. У них есть дети. У вас у самого есть ребенок… Они должны решать сами. И подать свой голос, рискнуть ли катастрофой или продолжать полет без гарантии, что он когда-либо кончится.
— С самого начала у них не было никаких гарантий, — сказал Гарно. — Одни только обещания, вероятности, вычисленные космографами. И работа двигателей тоже никем не гарантировалась.
Он отвернулся. Он думал об Элизабет. Совершенно без всякого отношения к делу он задал себе вопрос, не забрался ли опять Бернар в гипнорий.
— Конечно, это нелегко, — сказал Арнгейм. — Но ведь только вы по-настоящему их знаете. Вы их всех изучали, давали им тесты. Вы сможете объяснить нам их реакцию.
— Предсказать ее я не могу, — Гарно отошел на несколько шагов и остановился у светящегося полумесяца какого-то компьютера. — Но я знаю, каков будет результат голосования.
Снова наступило молчание. Темные аппараты и светящиеся консоли гудели и пощелкивали. Бесшумно вращались бобины считывающего навигационного устройства. На экране зонда сталкивались бегущие зеленые линии полей тяготения.
— И я, — выговорил наконец Арнгейм, — я тоже знаю, что они выберут.
Позже Гарно опустился в самый низ корабля, к закрытым отсекам двигателей. В этой миниатюрной копии ада работали люди Кустова. Они выслушивали огромную машину, выбрасывающую свет, который в течение двадцати лет, десяти периодов искусственного сна, гнал корабль вперед.
Придет момент, когда они попытаются вломиться в нее, чтобы прекратить выработку световой ленты, которая отказывается гаснуть. И тогда малый ад может превратиться в гигантский и в долю секунды уничтожить всю колонию.
“Вот о чем я должен объявить, — думал он. — Еще до наступления вечера. Мне остается не больше трех часов. Как объяснить им? Перед ними два ада, и они должны выбрать один из двух…”
Он повернул к одному из больших трапов, ведущих в общий отсек корабля — визорий.
Зал освещался только гигантским изображением планеты на выпуклом экране. Гарно сел в заднем ряду. В окружающей мгле он угадывал вокруг внимательные лица. Дети перешептывались. Справа какая-то девочка придушенно фыркнула, и внезапно его охватил страх.
На экране поблескивала под солнцем Цирцея, единственный спутник седьмой планеты Винчи. Контуры ее материков заволакивались архипелагами белых и серых облаков. Но на юге переливался зеленью и сапфиром великий океан Арнгейма. Гарно представил себе светлые пляжи на опушке неведомых лесов.
“Невозможно, — подумал он. — Никто не захочет улететь от этого. Никто”.
Он вспомнил двухдневное празднество после открытия Цирцеи. Бригада реанимации разбудила всех, кто был погружен в искусственный сон. Арнгейм и Греше организовали великолепный фестиваль.
Он поднялся и вышел из визория, не глядя на экран.
