Что здесь происходит, черт возьми?!
Внезапно гигант застыл. Руки плетьми обвисли вдоль туловища. Лицо несчастного исказила гримаса — Королева Боль пришла по его душу. Но ухмылка никуда не делась. Дикое, нечеловеческое счастье плескалось в глазах вудуна.
— Сподобился! — хрипло вскричал он, падая на колени. — Иду ввысь! О, мой Лоа! Братья! Я жду вас на небесах!
— Аллай-а! Аллай-а! — откликнулся восторженный хор.
Гигант выгнулся в судороге. На миг он расслоился, превратясь в десяток прозрачных двойников-призраков. С явной неохотой призраки вновь слились воедино. Тело вудуна осело на пол бесформенной массой. Над ней продолжало маячить счастливое лицо безумца, запрокинутое к потолку. От зрелища Лючано едва не вывернуло наизнанку. Не в силах оторвать взгляд или зажмуриться, он продолжал смотреть.
А Заля стошнило на ближайшую клумбу.
В нос шибануло озоном. Кисель, ранее бывший телом, вспыхнул ослепительным фейерверком. Треск, шипение; по ветвям, цветам, листьям заскакали веселые искры. И вдруг все кончилось. На полу лежал целехонький комбинезон арестанта, пара стоптанных кроссовок, дубинка…
Вудун исчез.
IV
Незримая тень скользнула мимо, колыхнув воздух оранжереи — и исчезла, пройдя сквозь стену. Выход пенетратора из захваченного тела. Лючано уже видел это на «Горлице». Только полковник-артиллерист сгорел сразу, без жуткой прелюдии.
Рефаимы, как ни в чем не бывало, поднимались с колен.
— Добрый знак! — возвестила блондинка. — Вы явились, и брата Айомбу забрали ангелы. Теперь он с ними, и душа его поет. Мы рады, что вы сопутствуете нам в Шеоле. Пребывайте в покое, и ангелы вознесут вас. Верьте, братья! — и воздастся по вере вашей. Кстати, вы голодны?
Последнюю фразу девушка произнесла уже без всякого пафоса.
Неофиты переглянулись. Желания спорить с религиозными фанатиками-извращенцами не возникло ни у кого. Даже легат помалкивал.
— Вы голодны? — повторила блондинка.
— Да! — выпалил Лючано.
— Тогда советую вам набраться терпения. Время обеда настанет через два часа. А пока устраивайтесь.
Она обернулась к варвару, подпоясанному алым кушаком. Тот аж засветился от нетерпения — так ему хотелось кинуться к Тарталье.
«Бросьте меня голодным боро-оборо! — ахнул Добряк Гишер. — Это же Толстый Ува! Дружок, ты сидел с ним в Мей-Гиле. Вот уж приятная встреча…»
— Брат Ува выразил желание позаботиться о вас, — мило улыбнулась блондинка.
Контрапункт
Лючано Борготта по прозвищу Тарталья
(от пятидесяти до одиннадцати лет тому назад)
Один и тот же человек наслаждается 6-м концертом Штеймана для фагота с оркестром, а час спустя — дегенеративным комик-шоу «Загляни под юбку». Один и тот же человек рыдает, стоя в Кремерской галерее искусств у «Скорбной Регины», а назавтра точит слезы, листая очередной том похождений межпланетной страдалицы Анны-Марии Рудивокс.
Ты подаешь нищему грошик и тратишь сотню на проститутку. Переводишь старушку через дорогу и забываешь о могиле собственной матери. Свято блюдешь диету, чтобы однажды напиться до полусмерти под бифштекс с кровью. Ссоришься с другом, миришься с врагом; путаешь одного с другим, говоришь комплименты и гадости каждому из них поочередно, и ты искренен во всех случаях.
Почему «ты»? — я.
Мы.
Мир стал бы отвратителен, будь мы устроены иначе.
Толстый Ува родился неудачником.
Если в детстве он трижды избежал котла, так его заслуги в этом не было — гримасы судьбы, и все. Первый раз Уву выкупил отец, взамен отдав соседям молочного поросенка и одеяло. Соседи, час назад укравшие ребенка прямо из колыбели, не возражали. Они любили поросятину. Опять же, глупо оспаривать право родителя самому употребить дитя в пищу. Честное воровство — одно, взаимовыгодный обмен — другое, а имущественные права, подкрепленные увесистой дубиной — третье.
На Кемчуге умели понимать друг друга.
Отца крайне своевременно зарезали горцы из союза племен «рэра», когда он собирал на склоне Тинджана травы и коренья. От приправ суп начинает хорошо пахнуть. Это знает каждый. Горцам было не жаль трав и кореньев. Отца им тоже не было жаль. Ходит тут, собирает. С дубиной. Пусть лежит, так спокойнее.
Ува стал безотцовщиной, и даже не смог поблагодарить горцев за чудесное вмешательство. Он не умел говорить. А когда научился, то разучился благодарить. Вот такие дела.
— У каждого свой страх, — бормотал дедушка Мыжи Тюмен.
Страх Толстого Увы назывался: котел.
Он бил тех, кто младше и слабее. Отбирал вареное просо, завернутое в листья банана. Валил на землю, садился сверху и плевал на затылок. Большим и сильным он старался не попадаться на глаза. От больших тянуло запахом кипящего котла. К сожалению, маленькие слишком быстро вырастали. Ува тоже рос. Он хотел сделаться Могучим Увой, а стал Толстым Увой. Тоже ничего, если сидеть на враге верхом и плевать на вражеский затылок. А вот если враг сидит на тебе, или того хуже, тащит за ногу к котлу, радуясь накопленному тобой жирку…
Пришлось искать покровителей.
— У каждого свой страх, — бормотал дедушка Мыжи Тюмен, греясь на солнышке. — Принеси кому-нибудь свой страх на ладонях, и обретешь хозяина.
Ува послушался дедушку. Тот, кто дожил до последних зубов, мудр. Слушайся такого, и избежишь котла. Положив страх на ладони, Толстый Ува склонился перед вождем Куйкынняком. А потом, ночью, склонился еще раз: перед Хитрецом Исукликом, очень уважаемым разбойником. Вождь принял страх Увы, положил в памятную суму и обещал защиту. Разбойник тоже принял Увин страх, который от разделения не сделался меньше, а напротив, увеличился вдвое, и разрешил обнюхать себя в знак верности.
— Держись меня, — сказал Хитрец Исуклик, от которого пахло не слишком хорошо. — Со мной будешь есть ты, а не тебя. Понял, да?
— Возьми дубину отца, — сказал вождь Куйкынняк, разбив Уве нос и слизав кровь в присутствии трех свидетелей. — Ходи за моим плечом. Запомнил, да?
Раздав страх кому надо, Толстый Ува превратил свою жизнь в праздник. Днем он ходил за плечом вождя и размахивал дубиной. Ночью он держался разбойника, грабя вместе с ватагой Исуклика случайных путников. Когда разрешали, спал. Когда до него доходила очередь, складывал стихи, как любой арим. Очередь доходила редко: Ува родился тугодумом. На рассвете он молился доброй богине Афсынах; на закате — злому демону Микифлю. Живот Увы стал тугой, как барабан. Уважаемый разбойник Исуклик хлопал Уву по животу, смеялся и шутил:
