Эта долина так и именовалась – Чингизова долина. Назвали её так ещё в незапамятные времена, в честь знаменитого прапрапрадеда Чингиза. В ширину – между горными хребтами – восемнадцать конных переходов. В длину – между великими реками – более ста восьмидесяти. Простор. Свобода. Воля…
Славное место – Чингизова долина. Степь, медлительные и задумчивые речки, звонкие весёлые ручейки, круглые озёра – глубокие и мелкие – наполненные до краёв хрустальной, идеально-чистой водой.
Степь, она разная. На западе – ровная, с отдельно-стоящими покатыми древними курганами, пахнущая полынью. На востоке – многочисленные холмы и холмики, местами заросшие колючими кустарниками, светло-жёлтая едкая пыль, навязчиво лезущая под одежду.
На западном краю долины хорошо зимовать – снегу там выпадает мало, северные ветра особо не зверствуют. На восточном же зимой трещат лютые морозы и – многие дни-недели напролёт – метут, по-волчьи завывая, вьюги, метели и пороши.
Зато в восточных степях очень хорошо весной – там из земли, щедро-пропитанной растаявшими белыми снегами, гораздо раньше, чем в западных пределах, вылезает первая сочная травка.
В степи – и на западе, и на востоке – всегда замечательно пахнет: утренней свежестью, полевым разнотравьем (зимой – сеном), лёгкой горчинкой, колодезной водой и нежданной тревогой.
А чем – конкретно – пахнет в степи?
Глупый и никчемный вопрос. В степи, как всем хорошо известно, пахнет степью. Не более того…
Когда Чингизу исполнилось пятнадцать лет, погиб его отец. Так, вот, случилось. Бывает. В степи – всё и всякое – бывает.
Неожиданно взбунтовались коварные лесные славяне, проживавшие где-то на далёком северо-западе. От Великого Хана поступил строгий и однозначный приказ: – «Усмирить и наказать!».
Половина родовой орды, объединившись с другими монгольскими отрядами, послушно отправилась на северо-запад.
Бунт, как и всегда, был жестоко подавлен. Орда привезла в Чингизову долину много военных трофеев – главным образом, золотые и серебряные монеты, изящные женские украшения с яркими самоцветами, новых умелых рабов и молоденьких рабынь.
А, вот, отец Чингиза в родовую долину не вернулся, меткая славянская стрела пробила ему – насквозь – жилистую шею.
Он умер почти сразу, не мучаясь. Желанная смерть – для настоящего степного воина…
Чингиз был в ханской семье единственным сыном. Поэтому он – в соответствии с родовыми традициями – и стал новым полновластным ханом Чингизовой орды. Так положено – издревле.
В качестве главного советника к Чингизу был назначен (он самолично и назначил), многоопытный и мудрый сотник О-чой, старинный боевой товарищ погибшего отца.
Примерно через полгода – после получения Чингизом высокого ханского статуса – О-чой заявил:
– Хан, ещё не познавший женщину, не может считаться полноценным ханом. Пришла пора, мальчик, становится настоящим мужчиной.
Тем же вечером в белую ханскую юрту Чингиза – под покровом ночной темноты – вошла Минга, предпоследняя жена О-чоя, женщина молодая, симпатичная и опытная.
Чингиз быстро выполнил то, что от него требовалось и, отвернувшись, крепко уснул.
Утром, во время скромного завтрака, сотник был непривычно хмур и задумчив.
– Что-то случилось? – спросил Чингиз. – Опять взбунтовались подлые лесные славяне?
– Нет, на севере всё спокойно.
– Что же тогда? Я прошлой ночью вёл себя недостойно – для звания настоящего мужчины?
– И здесь всё хорошо… Но Минга считает, что ты, хан, не получил от общения с ней никакого удовольствия. Это так?
– Не знаю, сотник. Я ничего не почувствовал. Ну, как будто поужинал непривычной пищей, не более того.
– Это очень плохо, – запечалился О-чой.
– Почему?
– У мужчины, который не получает от сношения с женщинами удовольствия, как правило, не бывает детей… Бездетный хан? Это грозит разнообразными и многочисленными неприятностями. Например, старейшины нашей орды могут обратиться к Верховному Хану с нижайшей просьбой – поменять родового хана. Высший Закон это разрешает.
– Что же теперь делать? – слегка забеспокоился юный Чингиз.
– Будем менять женщин. Искать ту, которая подойдёт тебе. Ту, которая сможет зачать от тебя ребёнка…
С момента этого знакового разговора прошло около девяти с половиной лет. Прошло и прошло. Бывает…
За это время в юрте Чингиза побывало множество женщин – и его законные монгольские жёны, и молоденькие китайские наложницы, и иноземные белокожие блудницы. Сколько всего их было? Может, пять сотен. Может, вдвое больше. Какая – разница?
Но – ровным счётом – ничего не изменилось. Чингиз, усердно выполняя свою мужскую работу, не испытывал при этом ни малейшего удовольствия, а женщины – упорно – не желали беременеть.
Однажды О-чой исчез на две с половиной недели – уехал в Дикую степь, лежащую за северным горным хребтом. Северный хребет – место злое, неприветливое, не каждого пропускающее – туда и обратно.
А в Чингизову долину – на печальном малиновом закате – сотник вернулся не один. За его широкой спиной, на крупе каурого коня, восседала хрупкая женщина, полностью укутанная в плотное чёрное покрывало. За плечами женщины висел объёмный кожаный мешок.
Введя незнакомку в юрту Чингиза, О-чой известил:
– Это – Гульча, шаманка из Дикой степи.
Женщина, аккуратно пристроив кожаный мешок рядом с входным пологом, сбросила чёрное покрывало на войлочный пол ханской юрты.
Чингиз невольно вздрогнул и брезгливо поморщился. Перед ним стояла уродливая старуха – горбатая, оборванная и совершенно седая. По тёмно-коричневому лицу пожилой женщины змеились многочисленные глубокие морщины, а её горбатый и длинный нос был щедро утыкан лиловыми и тёмно-сизыми бородавками.
– Сотник, ты окончательно сошёл с ума? – возмутился Чингиз. – Хочешь, чтобы я переспал с этой древней и грязной развалиной? У неё же белые вши ползают в волосах!
– Точно, вши. Жирные, жадные и кусачие, – печально вздохнув, подтвердила старуха. – Переспать? – продемонстрировав чёрный беззубый рот, язвительно захихикала. – Было бы неплохо, мой степной хан…
– Хватит! – прикрикнул О-чой. – Не бери, уважаемая Гульча, лишнего на себя… О чём я тебя просил – там, возле бездонного Солёного озера?
– Внимательно – скрытым оком – посмотреть на ладони молоденького и симпатичного хана.
– Ещё?
– Заглянуть в его раскосые чёрные глаза. До самого донышка.
– Ещё?
– Ну, не знаю… – задумалась шаманка. – А, вспомнила! Пророчество сделать о молодом степном хане. То есть, о его дальнейшей жизни и Судьбе… Правильно?
– Верно излагаешь, – подтвердил сотник. – Так, приступай, старая. Чего же ты ждёшь?
– Жду, когда ты, кривоногий молодец, выйдешь из юрты. Кстати, переставь масляные светильники поближе к хану.
– Не понял…
– Так надо, – нахмурилась старуха. – Пророчества, они не любят лишних ушей. Со мной должен остаться только тот, кому я нужна… Светильники-то переставь.
– Но, ведь…
– Выйди, О-чой, – велел Чингиз. – Выйди и не обижайся. Так надо.
– Хорошо, выйду. Только светильники переставлю…
Когда они остались одни, шаманка подошла к своему кожаному мешку и, предварительно дёрнув за тонкий шнурок, извлекла на белый свет плоский берестяной туесок. После этого она, кряхтя, присела на корточки напротив Чингиза и, резко вскинув седую голову, заглянула ему в лицо.
«Какие у неё потрясающе-красивые глаза! – мысленно восхитился Чингиз. – Молодые, ярко-зелёные, насмешливые…»
Пристроив туесок на полу рядом с собой, старуха попросила:
– Дай-ка мне ладонь, степной хан… Да не ту, глупый, левую. Сейчас посмотрим на твой Путь…
Минут пять-шесть поглазев на ладонь Чингиза, шаманка, задумчиво покачав вшивой и седоволосой головой, сообщила:
– Непростой ты человек, молодой степной хан. Намучаюсь я с тобой. Ох, намучаюсь… Ладно, поступим по-другому.
