Андрей Ливадный - Вечный город - Земля

Просто быть. Осознавать себя, иметь возможность свободно перемещаться…

По меркам человеческой психологии (отпечаток которой несло сознание Дайла), положение складывалось безвыходное…

Модуль «Одиночка» уже не полагался на логику, он искал выход из тупика, способ спасения среди доставшихся ему в наследство от Герды, человеческих мыслей.

Что бы сделал она, оказавшись на его месте?

Бронированная сфера, предназначенная для эвакуации ядра «Одиночки», не оснащалась синтезаторами речи, но Дайл все же закричал, посылая мольбу о помощи на всех доступных частотах связи…

Яков Стравинский давно перестал адекватно воспринимать данность.

Два десятилетия, что он провел под землей, наложили неизгладимый отпечаток на его психику. Память постепенно тускнела, события прошлого отдалялись, исчезая за пологом забвения, и ему все чаще начинало казаться, что в жизни и не было ничего иного, кроме огромного, разделенного на сотни отдельных помещений зала, где ему удалось спрятаться от войны, обмануть злую судьбу, бросившую молодого лейтенанта в самое пекло сражений Первой Галактической.

Память о тех днях действительно исчезла, стерлась под наслоениями монотонных будней. Если раньше в бункерной зоне кипела жизнь, постоянно напоминая ему о продолжающемся в космосе противостоянии, то последние пять, а может и все десять лет, Яков провел в полном одиночестве.

Сначала вынужденное затворничество тяготило его, хотелось оставить свой пост и попытаться подняться наверх, выяснить, почему более не приходят заявки на биологические компоненты, но страх оказался сильнее. Он слышал, что война вошла в новую, необратимую фазу, и теперь на службу в ВКС забирают всех подряд, не взирая на возраст и физическое состояние. То, что он потерял руку, которую заменил кибернетический протез, более не служило достаточным поводом для уклонения от участия во вселенской бойне, и он струсил, испугался, решив, что если о нем забыли — то быть посему.

Постепенно он свыкся с одиночеством и уже не хотел, чтобы сюда вернулась прежняя суета, когда заявки на получение биоматериалов приходили ежесуточно.

Прошлое тонуло в дымке забвения, он перестал считать дни, потерял ощущение времени, уже не радуясь и не огорчаясь своему одиночеству.

Потом прошло и это, память окончательно потускнела, и Якову стало всерьез казаться, что он провел в этих стенах всю жизнь.

Он ел и спал, изредка, по укоренившейся привычке совершал обход помещений исполинского зала, не замечая, как постепенно до срока состарился: его лицо осунулось, кожу подернули морщины, а все из-за того, что он совершенно перестал следить за собой, пристрастившись к ежедневному приему сильнодействующих успокоительных препаратов.

Стравинский перестал жить, перейдя на полурастительное существование, от безделья и одиночества его разум деградировал, мышцы ослабли, прошлое исчезло…

…Проснувшись от шума, он не испытал чувства тревоги.

Небольшой отсек с установленным в нем синтезатором пищевых концентратов, походил на логово: Яков натаскал сюда мягкого упаковочного материала, зарывшись в который он спал, по пятнадцать-двадцать часов в сутки. Отставшее время он бездумно тратил на бессистемные блуждания по подземным коммуникациям, следуя скорее привычке, выработанной за много лет, чем насущной необходимости. Автоматика прекрасно справлялась со своими обязанностями и без его участия, и Яков, быстро утомляясь от физических нагрузок, обычно возвращался к своему убежищу через два-три часа, чтобы безразлично прожевать безвкусный брикет пищевого концентрата, выпить воды и проглотить янтарного цвета шарик, который дарил спасительное забытье.

Так проходили годы.

Звук, разбудивший Якова, исходил сверху, от сводов зала.

Что-то шевельнулось в душе, он приподнял голову, но резкий свет больно ударил по глазам и Стравинский поспешно согнулся, часто моргая, в тщетной попытке избавиться от застилающих ослабевшее зрение черно-оранжевых пятен.

В помещениях, разделенных неполными переборками, обычно царил мягкий сумрак, и зрение, свыкшееся с ним, скверно реагировало на яркие источники света, расположенные под сводами вырубленного в глубинах скалы зала.

…

Тем временем Дайл продолжал транслировать сигнал бедствия, одновременно сканируя доступную для его сенсорных систем часть огромного зала.

Его удивило, что со стороны электронных устройств не последовало никакой реакции, локальная сеть, словно не слышала его, зато в одном из небольших помещений на попытки установить связь внезапно откликнулся имплант человека!..

Для Дайла подобный отклик явился своего рода шоком. Модуль «Одиночка» хранил в своей памяти устройство всех модификаций стандартных имплантов, и понять, что человек, откликнувшийся на призыв о помощи, обладает устройством для прямого нейросенсорного контакта, не составило труда. Вне сомнений на связь вышло устройство, адаптированное для обмена данными с модулями искусственного интеллекта, но дальше этого дело не пошло, будто разум пилота оказался блокирован… либо человек обладал особым самоконтролем и не хотел вступать в мысленный диалог…

Дайл напрягся. Он понял смысл еще одного термина, когда, в отсутствии мышц, ощутил внутреннее напряжение, выраженное в перерасходе энергии; теперь все его внимание сконцентрировалось на человеке, необходимость установить полноценный нейросенсорный контакт была похожа на неистовое желание, собственно отклик человеческого рассудка являлся для Дайла последней соломинкой, за которую он ухватился со всей отчаянной решимостью.

Спустя несколько секунд ситуация начала прояснятся.

Человека звали Яков. Его имплант не был оборудован ни блокираторами, ни мнемоническими фильтрами. Он исправно реагировал на запросы, отсутствие же полноценного контакта объяснялось иной причиной: Яков Стравинский не воспринимал Дайла. Он вообще неадекватно реагировал на реальность, причиной чему являлся сбой в его собственном рассудке.

Искусственному интеллекту пришлось принимать нестандартные решения.

Учитывая критический уровень энергоресурса, он должен был действовать эффективно и незамедлительно, иначе Дайл рисковал навек остаться подле вентиляционной решетки, превратиться в мертвый набор кристаллосхем.

Имплант человека позволял ему обратиться непосредственно к рассудку пилота, но все попытки Дайла наладить полноценный контакт разбивались об апатичность Якова. Его разум не желал вступать в мнемонический диалог, не реагировал на мысленные обращения, так, словно Стравинский лишился способности мыслить, осознавать окружающее…