— Как все это неожиданно… — словно самой себе сказала Джонамо.
— Неожиданно для вас, — уточнил Нилс. На самом же деле ничего неожиданного в перерождении музыки нет. Когда-то искусство было камертоном культуры, а эмоции — ее движущей силой. Музыка вдохновляла людей на благородные поступки. Концертам сопутствовали особая приподнятость атмосферы, шумные аплодисменты, крики «браво» и цветы…
— Я читала, что это объяснялось искусственно создаваемым экстазом.
— Скорее, взаимодействием биополей музыканта и публики. Их резонанс замыкал накоротко души того, кто играл, и тех, кто слушал.
— Как же случилось, что люди утратили это душевное богатство?
— Трудный вопрос… — покачал головой старый доктор. — Проще всего сказать, что люди стали суше, рациональнее. Но почему? Склонен винить в этом науку.
Возьмем, к примеру, все ту же музыку. Столетие назад научно-технический прогресс наделил ее электронным могуществом. Электроника позволяла музыкантам обходиться минимумом средств при максимуме звуковых эффектов.
Казалось, в развитии музыки обозначились новые горизонты. Хе-хе! Если бы так… Сначала в дополнение к обычным музыкальным инструментам стали использовать электронные синтезаторы, которые могли неотличимо имитировать любой тембр. Потом предприимчивые… музыкоделы сообразили, что незачем копировать звучание отдельных инструментов: синтезатор мог заменить весь оркестр.
— Разве это плохо?
— Само по себе нет. Но человек оказался уязвимым звеном системы. Даже виртуозы не были способны реализовать все возможности синтезаторов. И вот синтезатор дополнили компьютером. Теперь исполнитель лишь наигрывал мелодию, а все остальное — аранжировку, транспозицию, транскрипцию — выполнял компьютер, непосредственно управлявший синтезатором.
— А что было потом? — спросила Джонамо.
— Кто-то решил, что музыка не нуждается ни в композиторах, ни в исполнителях… Хе-хе! Остальное вам известно.
Доктор Нилс умолк, и они еще долго вслушивались в певучие, наполненные грустью и удалью звуки, доносившиеся из старинного звуковоспроизводящего устройства и странным образом заполнявшие комнату так, словно их порождало бесконечно емкое пространство.
— Так вот какова музыка… — задумчиво произнесла Джонамо. — А как называется инструмент, на котором сейчас играют?
Нилс не удивился, что Джонамо воспринимает запись столь непосредственно, забывая о вторичности исполнения, словно именно сейчас, для нее, играет давно умерший музыкант.
— Это рояль… — ответил он, помедлив.
— Как вы думаете, доктор… я могла бы… вот так?
— Игре на рояле нужно долго учиться. И учить вас… хе-хе!.. некому.
Перевелись учителя-то! А компьютеры… им это не под силу. Вот если вы сами…
Словно искра сверкнула в глубоких черных глазах Джонамо.
— Я научусь, доктор Нилс, обещаю вам!
Еще недавно он был управителем крупнейшего индустриала. Десятки тысяч людей и миллионы роботов прямо или косвенно подчинялись ему. А начинал Игин с низов, работал доводчиком меоинтеллектов, структур-инспектором. Шумный, общительный — таким знали его друзья. Честолюбивый, энергичный, упорно пробивающийся к цели — такова была вторая сторона игинской натуры.
Он недолго довольствовался рядовой своей работой, подталкивала уверенность, что способен на большее. Между тем на Мире высокое положение не давало ни привилегий, ни материальных преимуществ. К ним Игин и не стремился: руководить было его душевной потребностью. Не ради выгоды, а для самоутверждения рвался он ввысь.
Чтобы занять соответствующий его стремлениям пост, одного лишь желания не хватало. Требовалось подтвердить компетенцию, доказать способность заниматься высоко-ответственным трудом.
Давно уже не существовало аттестатов, дипломов, ученых степеней и званий.
Исчезла профессия преподавателя: не было ни школ, ни университетов. Начиная с раннего детства, с первого младенческого крика, обучение и воспитание осуществляли компьютеры. Человек — так считалось — не мог соперничать с ними на педагогическом поприще.
Каждого обучали по индивидуальной программе, темпы обучения зависели от способностей ученика. Компьютеры отличались беспредельным терпением и фантастической гибкостью: по ходу дела они непрерывно совершенствовали и видоизменяли программу, если надо, вовремя отступали на шаг, а при малейшей возможности вырывались на два.
Сами знания стали специфическими: к чему загромождать память человека сведениями, которые при необходимости легко получить из информационного центра? Зачем запоминать математические теоремы, формулы, правила действия?
Достаточно научиться общению с компьютером, умению ставить перед ним задачи, а как уж он их будет решать — его дело!
Пользуясь личным информ-компьютером, можно было сделать любой запрос, заказать необходимую вещь, пройти тест, участвовать во всевозможных конкурсах, чемпионатах, викторинах, а самое главное — во всемирных референдумах.
Компьютеры на основании тестов рекомендовали, какую выбрать профессию, однако каждый человек решал без принуждения, последовать совету или нет.
Впрочем, немногие отвергали рекомендацию компьютера, воплощавшую безошибочную электронную мудрость. Противопоставить ей можно было только интуицию.
Когда-то об автоматизации говорили применительно к технологическим процессам, теперь — к процессу мышления. Надо ли передвигаться пешком, если есть гонары? Имеет ли смысл утомлять мозг перебором неадекватных решений, если адекватное мгновенно выдаст компьютер?
Торжествовал пресловутый принцип «черного ящика»: неважно, что там внутри, главное — конечный результат, и не все ли равно, как он получен? Оставьте промежуточные выкладки компьютеру!
Мозг Игина как бы сросся с компьютером в органическую общность. Именно этим объяснялся его стремительный успех. Пройдя подобающие тесты и победив на конкурсах, совсем еще молодой человек стал управителем роботизированной линии, затем цеха-автомата, киберзавода, объединения и, наконец, индустриала.
«Не останавливаться! Только вперед!» — было девизом Игина.
А годы шли. Поседела голова, прибавилось грузности. Все более громким и уверенным становился голос, хотя и прерывала его одышка. Однако Игин по-прежнему считал себя молодым и на здоровье не жаловался.
— У нас в роду до восьмидесяти стеньгу гнули, — самодовольно говаривал он, делая руками замысловатое движение.