Чем ближе мы подходили к базе, тем сильнее отклонялся к западу склон Гевелия. Справа между волнообразными холмами выглянуло солнце. Мы подошли к первой разогретой солнечными лучами прогалине и обожглись, будто ступили на раскаленную сковородку.
— Быстро назад!
— Обжег ногу?
— Еще нет, слава Богу.
— Как же пластик выдержит такой жар?
— Ничего с ним не случится. Этот материал любую температуру выдержит, а вот нашим ногам туго придется.
Мы присели передохнуть, тент снова перевернулся.
— Сколько нам еще идти? — спросила Стаси, пока мы пытались перебинтовать разбитые в кровь, покрывшиеся волдырями ноги обрывками одеяла.
— Меньше километра. Вот обогнем этот кряж, — а там до базы рукой подать.
Воспользовавшись остановкой, я обследовал состояние нашего тента. Было очевидно, что промерзший, исцарапанный пластик не протянет долго.
Кое-как перевязав ноги, мы снова подняли тент и покатили его вперед. Оставшаяся часть пути заняла у нас много времени. Приходилось перебегать от одной затененной площадки к другой, а затем отдыхать. Но самое страшное это, конечно, залитая солнцем открытая поверхность. Вот где тебя поджаривает, точно грешника на костре. И на каждой остановке, в тени, я обдумывал, как быстрее и с меньшими потерями преодолеть очередное пекло, да при этом не напороться на торчащие повсюду валуны. При каждом нашем шаге пластиковые стены палатки издавали негромкий, пугающий треск. Боль пульсировала в разбитых ногах, но я из последних сил плелся вперед. Если я с трудом стоял на ногах, то каково же приходилось Стаси!
Наконец показались очертания базы Уэст Лимб. Сроду не подумал бы, что зрелище этой грязной помойки способно привести меня в такой экстаз.
— Стаси! — завопил я. — Ты видишь? Мы уже почти у цели.
Лица ее мне не было видно, я только почувствовал, как она судорожно вцепилась в мой рюкзак.
— Прибавим ходу, милая. Мы дошли, — сказал я, не сбавляя темпа.
Солнце нам больше не угрожало: незащищенные тенью участки остались позади, но возникла другая проблема. Как нам попасть внутрь здания? Самое лучшее — подобраться поближе к грузовому люку, просторный тамбур которого позволит вкатить туда палатку, не повредив ее. Пока мы приближались к базе, я изложил Стаси свои соображения на этот счет:
— Нам придется попросить кого-нибудь раскупорить тамбур. Мы будем проходить прямо под витринами бара, а предчувствие подсказывает мне, что дело идет к концу смены и народу в баре полно: скоро спиртное начнут продавать со скидкой. Нас не могут не заметить.
Стаси внезапно остановилась и дернула за лямки рюкзака так, что я едва устоял на ногах.
— Что ты сказал? — хрипло спросила она.
Я все не мог взять в толк, что ей не нравится.
— Ты предлагаешь мне пройтись совершенно голой перед окнами бара в час пик?
Обернувшись к ней, я попытался было урезонить Стаси:
— Пойми, нам повезло, что мы вообще остались живы. О чем ты говоришь?
И тут она разрыдалась:
— Делай со мной, что хочешь, я не пойду туда.
А ведь никто иной, как она, помогла мне выстоять в этой передряге. До сих пор мороз по коже идет, когда вспоминаю наш переход. Изжарились мы лучше, чем осетрина на вертеле, на ногах живого места не осталось. Даже если бы и не проделали этот путь, а просто находились в палатке, мы играли со смертью. И всякий раз, когда приходилось совсем туго, это она вселяла в меня надежду, не позволяла впасть в отчаяние. Только теперь, впервые, выдержка и чувство юмора, которые я мог оценить, как никто другой, изменили ей. Какой-нибудь подонок на моем месте наверняка сорвался бы, наорал на нее. Но только не я.
Я обнял ее, окинул взглядом ее фигуру, провел руками по спине, по волосам, гладил ее грудь, нежный живот. Я сам уже не соображал, что делаю.
— Стаси, Стаси, дорогая, — задохнулся я, — такой красавицы, как ты, этим придуркам за всю свою жизнь видеть не доводилось. Ты сама это знаешь.
В эту минуту в левом ухе у меня щелкнуло, а левое ухо, надо сказать, у меня вместо барометра. Давление воздуха в тенте начало падать. Значит, как мы его ни берегли, где-то появилась прореха.
Стаси тоже почувствовала неладное. Она снова вцепилась в мою упряжь и подтолкнула меня вперед. Моим единственным желанием было броситься наутек.
— Удвоить темп! — рявкнул я. — Левой, правой!
И снова нам повезло. Сквозь туман, уже скапливавшийся в палатке, я разглядел, что люк открыт. Это походило на грубейшее нарушение техники безопасности, но я до конца дней благодарен тому неизвестному нарушителю. Сам я вышагивал первым. Стаси пряталась у меня за спиной, таким манером мы продефилировали перед окнами бара.
Я помню округлившиеся глаза, открытые от изумления рты и застывшие руки с бокалами. В тот вечер за стойкой стоял сам Поркнер. Он потом рассказывал мне, что такой гробовой тишины, которая воцарилась при нашем появлении, он не помнит за долгие годы работы в баре.
Мы со Стаси влетели в тамбур с такой скоростью, что я заработал синяк, с разбегу ударившись лицом о внутреннюю дверь. В ушах у меня покалывало, сердце готово было выпрыгнуть из груди. Только теперь я понял, что налетел на пульт управления входом и проехался по рубильнику аварийного блокирования. Дверь люка с металлическим лязгом захлопнулась. Тент сразу опал, опутав нас, а в тамбуре гудел, наполняя его, потрясающий свежий воздух.
Выпутываясь из тента, я стукнулся о стену. Стаси просто плюхнулась на пол. Мы оба, задыхаясь, глотали воздух. Только я собирался ляпнуть что-нибудь вроде «слава Богу, дошли», как за внутренней дверью послышался топот и возбужденные голоса. Публика, поджидавшая вожделенного часа, когда после рабочего дня спиртным в баре начинали торговать со скидкой, почтила нас своим вниманием.
Стаси рванула на себя дверь палатки, выбралась наружу и процедила сквозь сжатые зубы:
— Убью первого же ублюдка, который сунется сюда.
— Эй, Суареш! Ты в порядке? — раздался в динамике знакомый голос Поркнера.
Он, по всей видимости, первым пришел в марафоне от стойки бара до грузового отсека. Я отшвырнул тент и ладонями закрыл объектив телекамеры, обозревавшей внутренность тамбура.
— Мы в полном порядке, — сказал я в переговорное устройство, — но хорошо бы что-нибудь накинуть.
— Об этом уже позаботились, — ответил Поркнер, — но у нас тут зажегся аварийный сигнал, придется открывать люк вручную. Отойдите в сторону.
Мы со Стаси прижались к стене. После переговоров, которые, казалось, длились целую вечность, послышались металлический лязг и клацанье. Затем дверь подалась вперед, и образовалась щель, в которую просунулась рука Поркнера. В руке были две белоснежные скатерти. Да будет благословенно имя этого благородного человека, и чтоб мне пусто было, если я еще раз позволю себе охаять его спагетти!
