— Как мухи на дерьмо! — заявил остроумнейший из диспетчеров.
В определенном смысле он попал «в яблочко».
Обычно пенетраторы не ходят стаями. Флуктуации этого типа — одиночки. Напрочь забыв о судьбе орбитального узилища, гори оно синим пламенем, яйцеголовые мужи Триалета кинулись наблюдать за уникальным явлением. Рейсы отменялись и переносились, в спешке рассчитывались новые маршруты, готовились к взлету «Ведьмаки»-чистильщики — а профессора с академиками дурели от обилия новых данных.
На их глазах формировалась «кротовая нора»: свеженькая, с пылу с жару червоточина континуума. А уж что творилось с излучением Куклера — испусканием виртуальных частиц на границе горизонта событий — вообще не поддавалось воображению. Замеры обещали в будущем сотню монографий и дюжину премий Лаутхаузена.
«Сингулярность в тоннеле возникшего объекта, — записал в блокноте член-корреспондент местной АН, поскуливая от радости открытия, — всё-таки существует, однако информация в неё не попадает. Материя уходит в сингулярность, а информация — путём квантовой телепортации — отпечатывается на…»
Закончить свою общепонятную мысль он не успел.
Как раз в эту минуту, когда восторг деятелей науки достиг апогея, «Шеол» провалился в червоточину и сгинул. Следом за тюрьмой убрались восвояси пенетраторы. «Ведьмаки» никуда не взлетели, космопорты вернулись к обычному расписанию; позднее вышел ряд зубодробительных статей о «социализации флуктуаций». Куда забросило тюрьму, никто так и не выяснил. Для очистки совести были предприняты розыскные действия, которые завершились пшиком.
— Жаль, — сказал Адольф Штильнер, известный космобестиолог, руководитель евгенического центра «Грядущее», узнав из новостей о происшествии. — Следовало бы найти. Уверен, блудная кутузка обретается сейчас в интереснейшем месте…
Штильнеру нельзя было отказать в прозорливости. «Шеол» вынырнул из червоточины в такой глуши космоса, далекой от обитаемых миров и пробитых трасс, что это само по себе представляло интерес. Вскоре тюрьма вернула себе славу «дерьма», влекущего «мух» — флуктуации высшего класса, организаторы «побега на рывок», нашли «Шеол» быстрее ДИНа Южного Триалета. Оставим «социализацию» на совести ученых, но определенное взаимодействие пенетраторов наблюдалось невооруженным глазом.
Правда, глаз для наблюдения осталось не слишком много. Чуть больше сотни заключенных, да тюремный священник, единственный свободный человек, по доброй воле не покидавший «Шеол» вместе с охраной и начальником.
Молитвы Толстого Увы услышали наверху.
— У каждого свой страх, — сказал бы дедушка Мыжи Тюмен, сиди он в здешней «тет-а-тетке». — Чего мы боимся, глупые? Бояться надо того, о чем не знаешь. Страх, он в темноте, а на ладонях — тьфу, и разлетелось…
Звуковой сигнал оповестил «Шеол» о начале действия «режима № 2». Двери камер открылись, заработала общая столовая. Оранжереи предоставили узникам возможность прогулок. День, другой — и шеольцы, которые еще не называли себя «рефаимами», поняли: стряслась катастрофа. Ува тихонько ухмылялся — он полагал иначе, но помалкивал.
— Где мы? — спрашивали заключенные друг у друга.
— Что с нами? — волновались они.
— Когда нас отыщут?
— В конце концов, мы тоже люди!..
Толстый Ува прятался в оранжерее и благодарил добрую Афсынах. Богиня смотрела на него с образка, и слезинка катилась по бархатной щеке покровительницы. Богиня видела дальше Увы.
Но молчала.
Глава седьмая
Чужой монастырь
I
— …так и живем. Хорошо живем, да!
Ува широко улыбнулся, желая продемонстрировать, насколько ему хорошо. При этом он как бы невзначай заглянул собеседнику в глаза. Верит ли? Не сердится? Не надумал ли снова заколдовать бедного Уву?
Угодливость дикаря раздражала. Признаться, кукольник малость струхнул, узнав старого обидчика. Ну как решит отквитаться?! Лючано Борготта, многолетний кошмар арима-каннибала — нет, такого Тарталье и в голову бы не пришло.
«Скоро тобой детей начнут пугать», — беззлобно хмыкнул Гишер.
Слава «буки» не прельщала. Но во всяком положении есть свои выгоды. Уж лучше пусть тебя опасаются, нежели считают объектом для издевательств. Вот только Уву надо успокоить. Иначе, чего доброго, подкараулит со страху в темном переходе — и трубой по темечку. Исключительно для душевного равновесия и поддержания мира в Шеоле.
Кстати, о мире.
— Послушай, Ува… Ты говорил, вас за драки током бьет. Или парализатором — и в карцер. А мы в оранжерее дрались, еще до вашего прихода. И ничего. Как же так?
— Я понял, что вы дрались, — сообщил довольный своей проницательностью арим. — Горшки поваляли, пальму уронили. Хорошо дрались, да! Наши братья убрали за вами. Малый Господь вас не видит. До полуночи Ему не до новеньких. В полночь увидит — будете, как все.
Кто таков «Малый Господь», и почему он прозреет лишь в полночь, Лючано не понял. Но переспрашивать не стал. Выходит, до полуночи разрешено безобразничать.
Учтем.
— А вас, значит, он видит?
— Ага!
— И драться не дает?
— Ага!
— Тогда зачем тебе оружие?
Тарталья кивком указал на стальную трубу — она покоилась на столике, вмонтированном в стену Увиной «одиночки».
— Мы — вожди! Добрые Братья! — дикарь надулся от гордости, став похож на жабу-ревуна в брачный период. — Мы с Пастушкой за порядком следим. Она — вождь вождей! А мы — при ней.
Арим явно имел в виду блондинку. Оглядевшись по сторонам, он понизил голос до трубного шепота:
— Есть места, где Малый Господь не видит. Чуточку есть. Кто толковать хочет, туда идет, да. Сперва часто ходили. Теперь — редко. Борзые вождями стать хотели. На Пастушку рычали. Она их всех закопала. Хорошо сделала, да. Спокойно. А оружие — чтоб боялись.
— Кто? Новенькие?
— Ага. Когда вам где угодно драться можно — надо, чтоб боялись.
Лючано жестом остановил разоткровенничавшегося Уву.
— Эта девушка… Пастушка. Она убила борзых, рвавшихся к власти? Я тебя правильно понял?
— Лучше всех понял, да! — радость дикаря была искренней. — Ты не думай, она кого хочешь закопает. Главная после Малого Господа. Еще ангелы, да. Пастушке веришь, она защищает. Не веришь, в задницу идешь.
«Черт знает, что тут творится, малыш! Ты уж, пожалуйста, аккуратней…»
— Ува, ты Мей-Гиле помнишь?
Дикарь мгновенно напрягся. Он постарался отодвинуться от собеседника подальше, насколько позволяла койка. В камере было жарко. Лючано разделся до пояса. Почему-то он ни капельки не стеснялся Увы. При виде татуировки арим чуть не рехнулся от восторга. Стоило большого труда запретить ему поминутно тыкать пальцем в творение Папы Лусэро. Сейчас Ува лишь хлопал себя ладонями по «расписным» щекам, косясь на «колдунское кубло».
