Эрвин смотрел на экраны с мрачным равнодушием.
Николас подумал, что Фрайманна волнует другое. Политика политикой, а воевать и гибнуть ради этих отвлечённых и чужих выгод придётся живым людям — его подчинённым. Костяком будущего Звёздного легиона предстоит стать бойцам его части. Николасу пришло в голову, что Эрвин — хороший кандидат на должность командира Легиона. А ведь действительно, решил он, лучше не найти, надо будет подать идею… Ему представился Эрвин на капитанском мостике «Трансгалактики», и он улыбнулся снова.
Кейнс и Зондер обсуждали обновление парка истребителей и установку планетарного щита. Николас медлил, не зная, как корректней вклиниться в их беседу. Оставалось последнее известие, самое поразительное.
— …эти башни силовой защиты, — ворчал Кейнс, — где ты их будешь ставить, кто их будет обслуживать… На столице, на Сеймаране места пустого нет, а у нас одни леса и степи…
— Ничего, — бодро отвечал Доктор, — были бы деньги, а остальное купим. Спутники связи запустим новые, монорельсы построим — вот и нету пустырей…
— Макс, — наконец, сказал Николас, — Макс! Товарищ Зондер!
— Слушаю! — рявкнул Доктор так, что Николас вздрогнул, но Зондер тут же улыбнулся: — Чего ещё?
— Самое важное.
На секунду повисло молчание. Николас проглотил комок в горле.
— Что тут ещё важнее? — сухо спросил Кейнс. — И почему сразу не сказал?
— Виноват, — ответил Николас. — Это по части товарища Зондера.
Доктор нахмурился.
— Относительно мантийской интервенции на Циалеше, — сказал Николас. — Эрт Антер сказал, что интервенция провалилась. Провалилась она потому, что кто-то перевербовал агента.
На этот раз молчание продолжалось куда дольше.
— Что? — ошеломлённо переспросил Доктор. — Перевербовал кого? Стерлядь, что ли?
— Нет. Наш интервент — природный мантиец и ученик самого Сана Айрве. И его перевербовали.
— Ничего себе, — ошалело пробормотал Доктор и подпёр голову ладонью. Кейнс озадаченно кашлянул и покосился на друга, ожидая разъяснений, но Зондера известие, похоже, изумило ничуть не меньше… Макс неуверенно уточнил: — И это сам председатель Комитета сказал?
— Да.
— Чертовщина… Кто его перевербовал?
— Неизвестно.
— Ученика Председателя? — вслух думал Зондер. — С одной стороны, это хорошо, потому что кто-то уже сделал за Антера полдела. Предательство ученика — это серьёзный удар по авторитету учителя. Динозавр, похоже, действительно очень стар… Но кто? Где? Как?
— Я надеялся, что вы найдёте ответы, — честно сказал Николас.
Доктор поморщился.
— Буду честен, — сказал он. — У меня есть предположения. Но всё это очень смутно, ненадёжно и бездоказательно. И я многого не понимаю. Но я буду думать эту мысль, Ник.
— Всё? — осведомился Кейнс.
— Так точно.
— Эш, — вдруг весело сказал Макс. Глава Народного правительства добродушно покосился на главного обличителя своего режима, и Николас в который раз подумал, что многих на Циа это зрелище привело бы в состояние глубокого шока. — Эш, награди его орденом, что ли. Товарищ Реннард заслужил.
Кейнс улыбнулся.
— Ждём домой, — прежним ворчливым тоном сказал он. — Не обидим.
Сеанс мерцательной связи закончился, на экраны выплыли заставки коммуникационных компаний… Николас рассмеялся вслух и уселся в кресло. Сполз вперёд, откинулся на спинку. Он потянулся за графином с водой, налил полный стакан, выпил в два глотка, а потом посмотрел на Эрвина.
Тот молчал. Лицо его было совершенно невыразительным: Фрайманн напряжённо размышлял о чём-то. Он сидел, подперев подбородок узлом пальцев, и смотрел прямо перед собой.
Этой ночью мы не занимались любовью, просто спали вместе. На голографическом потолке колыхалось лазурное мелководье. Призрачные воды стекали по стенам. Пахло свежестью. Я лежал у Эрвина на плече, смотрел в иллюзорный этот русалочий потолок и улыбался.
Мне было хорошо.
Я и надеяться не мог, что всё обернётся так. Я просто не знал, что так тоже может быть. Это казалось даже не везением — чудом. Ни один из моих страхов не стал реальностью. Не случилось ни мучительных объяснений, ни тайн и запретных тем, ни чувства вины, размолвок, депрессий… Эхо пережитого кошмара истаяло, словно снятое могучей доброй рукой. Так оно и было. Вечная слава тому, кто изобрёл ки-систему, думал я, потом мысли мои занимало другое, они текли вольно и не слишком связно, но неизменно возвращались к одному: Фрайманн-железяка, золотой ты мой человек, как я счастлив, что ты рядом…
Эрвин смотрел на меня неотрывно, пристально, словно стерёг. Словно я мог исчезнуть, если он хоть на мгновение отведёт взгляд.
После сеанса связи с Циа он несколько часов ходил мрачный как туча и курил сигарету за сигаретой. Я пытался завести разговор о будущем Народной Армии в целом и его батальона в частности, но Эрвин отмалчивался. Потом коротко выругался в адрес Йеллена, сел и стал яростно ерошить пальцами короткие волосы. Это выглядело так забавно, что я рассмеялся, забрался к нему на колени и расцеловал его. Эрвин утихомирился, вид у него сделался печальный и доверчивый.
Что с тобой, спросил я, заставив его поднять лицо
Ник, сказал он почти с мукой, я не люблю воевать. Я офицер, но я не люблю воевать.
Только сумасшедшие любят войну как процесс, сказал я.
Эрвин нахмурился, подумал и ответил: да, верно. Но я люблю решать боевые задачи. Минимум времени, минимум жертв.
И ты делаешь это хорошо, сказал я. Но почему ты сейчас об этом заговорил?
Потому что придётся воевать. С мантийцами.
Лицо Эрвина на этих словах приняло странное выражение; это определённо не был страх перед врагом, но это был страх. Я почувствовал смутную тревогу. Чёртовы политики, подумал я, они флиртуют, сулят друг другу уютные клетки и хорошие должности, а верные честные люди пойдут ненавидеть и умирать за них… и я сам — тоже политик. Что за дрянное занятие.
Я надеюсь, что воевать не придётся, сказал я. В эту минуту я действительно надеялся.
Эрвин наклонил голову к плечу и вопросительно моргнул.
Пока что Неккен планирует только акции устрашения и имиджевые стычки, объяснил я. Это вовсе необязательно выльется в большую войну. Союз Двенадцати Тысяч — не то государство, которое можно легко мобилизовать и повести в мясорубку. Возрождение Легиона вряд ли изменит положение дел.
Кажется, Эрвин мне поверил.
Я бы сам хотел верить в это.
…Эрвин протянул руку и провёл пальцем по моему лицу, по брови, потом через висок к ободку уха. Я повернулся к нему, потянулся за рукой. Эрвин улыбнулся, уселся, откинувшись на подушки, и затащил меня к себе на грудь. Стал меня гладить — то кончиками пальцев, то всей жёсткой ладонью, по плечам, груди, животу. От этого хотелось мурлыкать. Но глаза закрывались… Я потёрся об него и попросил — не надо, я сейчас не хочу.
