Мы хорошо провели праздники. Не без труда мне удалось убедить Андру, что подруги как-нибудь обойдутся без её общества. Рассуждает, как взрослый человек, но, в сущности, девчонка. Храбрая — и пугливая. Русалочка. Так я её называл, а она сердилась.
Я вспоминал её оживлённое лицо в отблесках карнавальных огней. «Смотри, смотри! Ну посмотри на этого клоуна — какой уморительный!» Она хохотала так безудержно, что и я смеялся, хотя клоун, в общем-то, был обыкновенный. Потом она вдруг тащила меня к книжным стендам, горячо убеждала в пользе интонационной цветотипии. Я пробовал читать тексты с буквами разного цвета и значками для передачи интонации — получалось скверно. Андра ругала негибкость моих модуляций, а заодно и консерватизм моего мышления. Я улыбался, а она сердилась. Мне, заявила она, недоступны красота и выразительность интерлинга.
Она водила пальчиком по моему значку и выпаливала старую детскую считалку: «Ну-ка, храбрый космолетчик, привези Луны кусочек. Не хочу я на Луну, я вам Солнце привезу».
Пилоты старшего поколения редко носят свои значки — их знают и так. А я, должно быть, тщеславен: ношу значок. Пусть все видят: идёт космолетчик…
Правда, в полёте тщеславие слетает с меня, как теплоотводная смазка с ракеты. Ведь теперь нет рядом пилотанаставника, я командир и отвечаю за корабль, пассажиров и груз. Смешно, конечно, но иногда мне лезут в голову всякие страхи: а вдруг не сработает поле метеоритной защиты… вдруг расстроится фокусировка и ионный поток начнёт разъедать ускоряющие электроды…
Но корабль послушен, автоматы точно и безотказно выполняют программу, и я успокаиваюсь. Я смотрю на звёздное небо и отыскиваю свою звезду — Арктур. Я дружески подмигиваю ему и тихонько шепчу: «Паси, паси своего вола…» И вот уже мне чудится, что это не обычный грузовик линии Земля-Луна и за моей спиной не три тысячи тонн продуктов и оборудования для Селеногорска, а огромный звёздный корабль, что я лечу с субсветовой скоростью к далёкой звезде, и мои спутники спят в анабиозных ваннах — ведь нам лететь добрых полвека…
Кто-то за дверью подёргал ручку. Что ещё за новости! Там ясно написано: «Вход в рубку не для пассажиров».
Сегодня пассажиров на борту немного — семеро. Самые нетерпеливые, не пожелавшие дожидаться пассажирского корабля, который стартует через несколько часов. Два астрофизика, инженер по бурильным автоматам, две женщины-врача и художник. И ещё — Феликс Эрдман, тот самый специалист по хроноквантовой физике, которого, как говорит Робин, понимают не более десяти человек во всей Солнечной системе.
Опять постучали. Может, что случилось? Я нажал кнопку двери.
Вошёл Феликс Эрдман. Он придерживался за поручни, будто корабль качало, — не привык, видно, к искусственной тяжести.
— В чем дело? — спросил я не очень приветливо. Он выглядел ненамного старше меня, и я не знал, следует ли употреблять обращение «старший».
— Нельзя ли воспользоваться вашим вычислителем? — сказал Феликс.
Он смотрел на меня, но, право, казалось, будто он видит совсем не то, на что смотрит.
Я не успел ответить, я только подумал, что это не полагается…
— Жаль, — сказал он и повернулся к двери.
— Погоди, Феликс, — сказал проснувшийся Робин. — Вычислитель свободен. Нам не жалко, правда, Улисс?
— Конечно, — проворчал я. Не люблю, когда запросто читают то, что у тебя в голове!
— Садись, Феликс. — Робин выдвинул кронштейн с третьим креслом. — Вот вводная клавиатура, вот вспомогательная панель для составления алгоритмов. Садись, считай.
Феликс сел и запустил пальцы в свою гриву, пальцы скрылись целиком. В старых хрестоматиях для детского чтения я видывал рисунки — украинские хаты с соломенной крышей. Вот такая крыша была у него на голове. О существовании парикмахерских-автоматов этот человек, безусловно, не подозревал. Уставился в окошко дешифратора, будто там откроется ему великая истина, и молчит. Хотел бы я знать, о чём думает такой теоретик.
— На лунную обсерваторию, Феликс? — спросил Робин.
Тот не ответил. Теперь он щёлкал клавишами, вводя задачу. Наверное, он привык, чтобы на него работал целый вычислительный центр, и наша считалка слишком примитивна. Я послал Робину менто: «Не мешай ему».
Робин, кажется, не понял, а Феликс сказал, не отрываясь от вычислителя:
— Нет, ничего. Вы не мешаете. — И добавил: — Я лечу на станцию транскосмической связи.
— Если ты собираешься присутствовать на сеансе связи, — сказал Робин, — то ты малость поторопился. До сеанса ещё двадцать с чем-то суток.
Звезда Эпсилон Эридана издавна была под наблюдением земных астрономов. «Прослушивали» её не напрасно. Лет восемьдесят назад были приняты сигналы с одной из планет её системы — Сапиены, Разумной, как её тогда же назвали. Мы с детства свыклись с мыслью, что существует транскосмическая связь, что мы не одни в Галактике, для нас это вполне естественно. Но я знаю из учебников и фильмов, какой гигантской сенсацией было установление межзвёздной связи тогда, много лет назад. Одиннадцать лет прохождения сигнала туда и столько же обратно. Накопилась кое-какая научно-техническая информация, нащупывался код для более широкого обмена, но пока мы знали слишком мало о разумных обитателях Сапиены, так же как и они о нас. Мы были примерно на одинаковом уровне развития — так предполагали учёные.
Вот если бы полететь к ним… Но одиннадцать световых лет — пустяк для радиосвязи — для корабля превращаются в миллиарды мегаметров…
Вся планета знала, когда состоится очередной сеанс связи. К нему готовились, о нем писали в газетах и говорили по визору.
— Двадцать трое суток, — подтвердил Феликс.
— Вот я и говорю: поторопился ты. Или есть ещё дела на Луне?
Феликс мельком посмотрел на Робина своим странным — будто издалека — взглядом.
— Видишь ли, — сказал он, — приём с Сапиены начнётся завтра.
— Как же так? — удивился Робин. — Ты сам говоришь, что через двадцать трое суток.
Феликс не ответил. Он вытянул из пультового рулона с полметра плёнки, достал карандаш и принялся не то писать, не то рисовать. Им, теоретикам, не нужно специального оборудования. Была бы вычислительная машина, карандаш и бумага. Принципы — вот что они ищут. А уж если они пожелают провести эксперимент, то подавай им всю Галактику, иначе они не могут…
Робин был не из тех, от кого можно отделаться молчанием.
— Мой дед, — сказал он, — безвылазно сидит на станции связи. Уж он-то разбирается в сапиенских делах. И если ты скажешь ему, что сеанс состоится завтра…
