Бабушка читала на ночь:
— Иди, спасай несчастную страну!
Ты вырой западню, и не одну,
На дне вверх остриями — меч к мечу,
Дабы пришла погибель к силачу.
Пусть он умрет, пронзенный ратью ржавой!
Тогда избудет тяготы держава…
Фаруд улыбнулся. Он знал, как поступить. В «Книге Царей» пахлаван, смертельно ранен, молит предателя дать ему лук: для защиты от львов. И, хохоча, убивает изменника, спрятавшегося за огромный дуб. Слушая бабушку, Фаруд всегда представлял себя пахлаваном. Конечно, смерть не за горами. Но смерть для ребенка — отвлеченное понятие. Зато месть, карающая стрела, способная пробить насквозь и дерево, и врага…
— Блеснуло солнце из-за черных туч,
Стрела взлетела, как светила луч,
Ударила — так рушится запруда!
И ствол она пронзила, и Фаруда…
Нет, здесь явная ошибка. В древней легенде изменника звали не Фарудом, а как-то иначе. Как? Забыл, удивился полковник. Смотри-ка, всякую ерунду помню, а это забыл. Где ты, умница-невропаст? Подкинь мне на язык истинное имя человека, оставшегося в веках лишь благодаря успешному заговору. Кстати, если память не подводит, через много лет после смерти пахлавана, пройдя через огонь, держава и впрямь расцвела.
Ну и что?
— Пойдем, а?
— Спасибо, — ответил Фаруд. — Я останусь здесь.
— Почему?
— Так надо.
Луч придвинулся вплотную к затылку невропаста. Но Лючано Борготта уже был частью антиса. Нервной системой волнового существа — вот ведь зараза, как только сумел?.. Нити переплелись, каждое действие вызывало общую реакцию… Организма? Колонии? Структуры?
— Кукольного театра, — пошутили издалека.
«Дядя, — не издав ни звука, повторил Фаруд вопрос, заданный им три года назад, — что будет, если я выстрелю в тебя из лучевика?»
«Ничего не будет, — молча ответил Нейрам Саманган, бегая по вечному, нерушимому кругу, за миг до предательства. — Я перейду в волновое состояние раньше, чем луч достигнет моего малого тела. Лучше не стреляй, да? Имей в виду: разрушение Мансурова жилища останется на твоей совести…»
— Ну уж нет, — улыбнулся полковник. — Извини, дядюшка. Я готов платить по счетам. Но разрушение дома Мансура-аты — это ты сам, ладно?
Смех потряс северо-западный район Кашмихана, сжигая все вокруг. Объят пылающим хохотом, уходя туда, где бабушка читает внуку на ночь «Книгу Царей», где ты — пахлаван в западне, а не предатель за деревом, Фаруд Сагзи подумал, что давно не чувствовал себя так легко.
Куклу убрали со сцены и повесили на крючок.
Отдыхай, кукла.
* * *
— Семнадцать нитей, — сказала тетушка Фелиция, подвешивая марионетку на специальный крючок. — Всего семнадцать. Больше я не умею. Знаете, синьор, мой дед в одиночку управлялся с шестью десятками. Представляете: шестьдесят нитей?
Фравардин, Саглар, загородная резиденция Кобада Рузимшана
— Не думал, что еще способен изумляться…
Мужчина, достигший «возраста вдохновения» — от шестидесяти двух до семидесяти трех лет, согласно указу кея Туса VI — ребяческим жестом сбил на затылок тюбетей. Луч солнца запутался в золотом шитье орнамента, брызнув колючими искрами. Казалось, вокруг головы человека засветился нимб.
На святого человек в тюбетее походил слабо. На осененного высшей благодатью тоже. Нимбы еще рисовали над владыками-кеями, подразумевая связь их внутреннего огня с огнем государства. Но и на кея этот подвижный, крепко сбитый, чуточку сутулый вехден похож не был. Кеи не бегают по кабинету вприпрыжку. Кеи не хихикают в кулак. Кеи сидят на престоле, сотрясая мир одним мановением руки.
И тем не менее, это был кей Кобад IV.
Экс-кей, если угодно.
Юноша, сидевший в кресле напротив, виновато развел руками. Да, мол, такие дела… Ну и остальное, что говорят, или подразумевают, когда сказать нечего. Нейрам Саманган еще не привык к тому, что жизнь обогнала его на четверть века. Легче предположить, что владыку состарили не реальные годы, а отречение от престола. Вполне достоверный вариант. Отрекся, страдал, мучился бессонницей… И все люди вокруг, помимо кея, тоже нашли причину для резкого старения. И предметы.
Деревья, животные; планеты, звезды… Честное слово, Нейрам легче оправдал бы изменения галактического масштаба, чем собственную трансформацию. Увы, те люди, на станции, говорили правду. К одному из них, очевидному техноложцу, антис чувствовал необъяснимую привязанность. И боялся задуматься: с чего бы это?
В памяти без объяснимых причин всплывал образ миски с ложкой.
— Надо кушать! Иначе сдохнешь, дебил. Давай, за маму-папу… за дядю Тарталью…
Нейрам ничего не слышал об умалишенных антисах, но боялся стать первым.
— Теперь, значит, будем памятники сносить, — кей скорчил печальную гримасу. — Жаль. Произведения, можно сказать, искусства.
— Какие памятники?
— Твои. Бахрам Кава постарался. Ты же — национальный герой! В Сагларе, на площади Свободы, в Хирамабаде перед Народным собранием; возле Начкарского университета… Слушай, давай оставим, а? Оно, конечно, при жизни неловко, зато случай уникальный. Народ поймет и одобрит.
— Почему вы отреклись? — спросил Нейрам.
Кей Кобад стер усмешку с лица. Серьезный, он очень напоминал своего деда, Гударза II, чьи дни представляли собой череду непрерывных войн и политических конфликтов. Темные глазки превратились в иглы. Кей смотрел на помолодевшего антиса, словно хотел вонзить взгляд в самое сердце.
— Я рад, что ты вернулся, малыш, — в прошлом он часто звал Нейрама Самангана «малышом», хотя был ненамного старше антиса. — Когда ты исчез, я долго не верил. Ждал. Потом решил: это знак. Ты ушел, пора уходить и мне. Надо отпустить поводья. И с обочины полюбоваться, как оно завертится без нас. Незаменимых нет. Глупо ложиться под двухсоттонный каток, чтобы доказать: избранный тобой путь верен. В историческом плане время все расставит по местам. В человеческом… Ты даже не представляешь, малыш, сколько досуга появляется после отречения! Прогулки, вечеринки, хобби…
Он кивнул на стол, где лежала пара конструкций из дерева и лески.
— Помнишь, я любил делать куклы. Особенно мне удавались штоковые марионетки. Видишь те две ваги? С их помощью управляют куклами. А теперь скажи мне, в чем разница между этими вагами?
Люди, близко знавшие Кобада, быстро привыкали к манере кея задавать нелепые вопросы, затрагивать темы, вроде бы не имеющие отношения к предмету беседы — и в конце концов увязывать случайные фрагменты в тугой узел. Нейрам послушно уставился на ваги. «Вагины» — всплыла дурацкая, пошлая ассоциация. Но нет, ваги были похожи скорее на фаллосы, а еще больше — на кресты.
