Зато обнаружилась существенная корреляция между резистентностью и умственными способностями. Априори логично было предположить, что коль скоро все животные, включительно с обезьянами, абсолютно нечувствительны к воздействию гипердрайва, то у людей сопротивляемостью должны обладать преимущественно индивидуумы с низким уровнем интеллекта. Однако в действительности картина оказалась прямо противоположной: у восьмидесяти процентов резистентных коэффициент умственного развития превышает сто двадцать единиц, тогда как по всему человечеству в целом таким показателем обладает лишь каждый шестой.
С открытием резистентности началась третья космическая эра – звёздная эра. Но для обычных людей это ничего не меняло. Все они, за исключением горстки избранных, по-прежнему были пленниками Солнечной системы, а проблема перенаселённости Земли оставалась всё так же актуальна. Человечество в целом обрело бессмертие – пусть и медленно, очень медленно, но оно всё же начало покорять Галактику. Зато отдельные индивидуумы, составляющие это человечество, были обречены умереть там, где и родились. Правда, у каждого ещё имелся шанс совершить межзвёздное путешествие в криогенной камере – теперь было кому позаботиться о выживших после разморозки. Но такой способ переселения на другие планеты, с вероятностью четыре к одному угодить на тот свет, не приобрёл широкой популярности. Хотя желающих рискнуть хватало – и как раз они (вернее, двадцать процентов выживших) становились основателями новых внеземных колоний.
Ну а мы, резистентные, стали орудием космической экспансии человечества. Как и ко всем, кто выделялся среди прочей массы людей, к нам относились двояко.
Нами восхищались и нас презирали, нам завидовали и нас ненавидели, мы были элитой и париями. Мы были астронавтами – людьми, летающими к звёздам…
Наконец истекли неполные девять минут прыжка, и корабль вернулся в пространство. На обзорных экранах снова засияли звёзды. Мы находились на расстоянии полупарсека от Земли. Солнечный свет долетал сюда за полтора года.
Краснова сверилась с данными навигационного компьютера и сообщила:
– Выход произведён в расчётной точке. Девиация – 0,36 астроединицы.
Я посмотрел на Марси, собираясь отправить её из рубки. Но вдруг передумал. Девочка переминалась с ноги на ногу, глаза её лихорадочно блестели. По всему было видно, что ей не терпится сесть за пульт управления, только тогда она почувствует себя полноценным членом команды.
– Хагривз, – произнёс я.
– Да, капитан? – отозвалась Марси, приосанившись. Впервые я назвал её по фамилии, и она мигом сообразила, что сейчас я обращаюсь к ней как командир к подчинённому при исполнении обязанностей.
– Займи место пилота.
Тут Марси совершенно преобразилась. Спокойно и уверенно, без тени напускной бравады, она устроилась в кресле, которое освободила Краснова, отрегулировала его под себя и вывела на главный дисплей координаты второй опорной точки.
– Рассчитывать следующий прыжок, капитан?
– Действуй, – кивнул я.
Справилась Марси неплохо. Хотя и немного поторопилась с выбором точки входа – компьютер едва успел справиться с расчётом параметров гипердрайва и вместо стандартного тридцатисекундного отсчёта был вынужден включить сокращённый десятисекундный.
– Ничего страшного, – сказал я, когда «Кардифф» ушёл в прыжок. – Такое порой случается со всеми, не только с новичками. Просто старайся не спешить. У нас, пилотов, есть такая поговорка: «минуту сэкономишь, час потеряешь». Запомни её.
– Я знаю, капитан, – ответила пристыженная Марси. – Её нам часто повторял адмирал Лопес. Но я забыла… увлеклась.
– Ничего страшного, – снова сказал я и быстро переглянулся с Красновой. Она слегка улыбнулась, кивнула и вышла из рубки.
Дальше всё шло гладко, без сучка и задоринки, и к четырнадцати тридцати, когда закончилась первая смена, «Кардифф» пролетел немногим более тринадцати парсеков – половину суточной нормы для корабля, идущего налегке, без баржи. На всех судах Звёздного Флота лётная вахта состояла из двух шестичасовых смен. Другие двенадцать часов, с полдевятого вечера до полдевятого утра, корабль просто дрейфовал в космосе. Это был оптимальный режим, позволяющий нашей нервной системе полностью восстановиться после дневной серии прыжков. Гипердрайв хоть и слабо, но всё же воздействовал на резистентных; и не только в момент перехода, когда проявлялся мимолётный «эффект мыслетормоза», но и на протяжении всего прыжка, хотя сознательно мы этого не ощущали. А вот во сне, когда разум открыт и беззащитен, гипердрайв и вовсе был беспощаден. Однажды, ещё на «Амстердаме», я участвовал в круглосуточном полёте – и тогда мне снились роскошные кошмары.
В полтретьего Марси передала вахту Красновой, весьма довольная собой. Я тоже был доволен ею – она оказалась отличным пилотом. Что тут говорить, у меня были серьёзные претензии к Звёздной школе, которая лишала учеников детства, давала им крайне однобокое образование. Но вместе с тем я не мог отрицать, что именно благодаря этому её выпускники уже в четырнадцатилетнем возрасте были настоящими профи по своей основной специальности.
– Это было совсем не трудно, – похвасталась Марси, когда мы вышли из штурманской рубки и направились в столовую, где нас ожидал приготовленный Симоном обед (по утверждению Красновой, «полный отпад»). – Я нисколечко не устала.
– Трудны не сами прыжки, – заметил я. – Трудно изо дня в день, целые недели проводить в полёте.
– Так ведь это здорово!
– Конечно, здорово. Но и трудно – одно другому не мешает. Ты не спеши с выводами. Вот на обратном пути будем тянуть баржу – тогда посмотрим, как ты запоёшь.
– Не запою, – ответила она с улыбкой.
Я тоже усмехнулся. Марси, даром что была девочкой, чертовски напоминала меня самого в таком же возрасте. Я ещё не решил, хорошо это или плохо.
С появлением в команде «Кардиффа» третьего пилота у меня ощутимо прибавилось времени для исполнения собственно капитанских обязанностей, которые прежде мне приходилось делить со старпомом Красновой и главным инженером Штерном. Это, впрочем, была обычная практика – примерно две трети кораблей Звёздного Флота летали с не до конца укомплектованными экипажами, особенно остро ощущалась нехватка пилотов, так что многим капитанам, а не только мне, приходилось ко всему прочему ежедневно нести лётную вахту. Я больше года бомбардировал штаб заявками, пока наконец к моему требованию не прислушались.
Правда, в первые три дня полёта я постоянно находился в штурманской рубке, когда дежурила Марси, и контролировал все её действия. Но постепенно убедился, что она успешно справляется как с самими прыжками, так и с грузом ответственности за управление кораблём. А с того момента, как Марси стала называть меня «кэп» вместо «капитан», я окончательно уверился в том, что она уже в достаточной мере освоилась на корабле, и начал всё чаще оставлять её на вахте одну – вернее, в паре с Хироши Йосидо, который, подобно многим инженерам, дополнительно изучал астронавигацию и в случае необходимости мог прийти ей на помощь. Хотя, надо сказать, такой необходимости ни разу не возникло.
