Стены и переборки стали прозрачными – не на уровне зрения, а в другом, недоступном обычному человеку диапазоне. Лючано проницал их каким-то новым органом, которому он не нашел бы названия ни на одном из языков Ойкумены.
«Быть может, на языке флуктуаций? – предположил маэстро Карл. – Если, конечно, такой язык существует?»
В голосе маэстро мелькнули знакомые интонации профессора Штильнера.
Жуткая, завораживающая фантасмагория объединяла в пестром балагане время, пространство, «Нейрам», кляксы за бортом и людей в обезумевшей жестянке. Твердость и незыблемость превращались в гибкость и изменчивость. Воздух обрел шершавую плотность. Звуки сделались видимыми. Ярчайшими сполохами они озаряли рубку, отражались от стен, возвращались и смешивались, растекаясь пятнами радуги, пролившейся с небес на землю.
Запах смертного пота бился в висках толчками крови.
На «Этне», во время атаки стаи, все было иначе.
Жить осталось считаные минуты. Апатия окутывала Лючано ватным одеялом. Заснуть и видеть сны мешал легкий, но болезненный интерес. Дрожь ожидания. Что дальше? В душе (сознании? желудке?..) шевелилось живое существо – готовое вырваться наружу, как бабочка из куколки, улететь прочь, освободиться…
«Это наваждение! Фантомы искаженного восприятия! Да, я вижу сквозь годы и парсеки, керамопласт и термосил. Присваиваю чужие жизни, делая их своей собственностью, жонглирую сокровенными тайнами. Я заражен частицей «дэва». Татуировка Папы Лусэро расползается по телу, набухает горячими желваками, сопротивляясь вторжению. В мозгу угнездились два шизофренических альтер-эго: маэстро Карл и Добряк Гишер. Это правда. Но я – человек! Я не хочу умирать! Не хочу знать, что будет потом, что из меня вылупится, если вылупится хоть что-нибудь! Маэстро, как вы были правы, мечтая уйти на покой в тихом месте…»
Кишечник корабля содрогнулся в конвульсиях. Рядом кто-то упал. Кажется, Пульчинелло. Лабиринт коридоров наполнился желудочным соком, едким и дымящимся. «У нас с тобой, дружок, – наставительно произнес Гишер, – сок в желудке, а в кишках – дерьмо. А тут все вперемешку! Ясное дело, фагам закон не писан…»
Смрад кислой блевотины затопил рубку. Тарталью чуть не вывернуло наизнанку. Волна густой жидкости текла со стороны кормовых отсеков. Чудовище не торопилось: добыча уже находилась в его нутре.
Куда денется комок пищи?
Никуда.
Перед глазами мелькнули нити, тонкие и белесые, похожие на натянутые сухожилия. Лючано услышал звон бокалов, шум голосов. Рубка «Нейрама» превратилась в салон яхты «Горлица». Стол, уставленный бутылками и закусками, силуэты гостей… Лишь троих он разглядел отчетливо: граф Мальцов в кресле, во главе стола, цыган Илья в углу, над гитарой – и Венечка Золотой.
Поэт читал стихи. Тихо, но уверенно, с чувством, хорошо поставленным голосом, без малейших признаков заикания. Потому что куклу-Венечку вел умелый невропаст Лючано Борготта, нанятый графом специально для этой цели.
– …луч света в царстве тьмы, в песках – родник,
Чужой среди своих, сквозь слезы – смех,
Готов вести тебя я без помех
По всем гееннам мира. Друг мой милый,
Страх нас сопровождает до могилы,
А за могилой он уже не страх,
Сгорев дотла на гибельных кострах.
О, в пекле – тишь да гладь! Иное дело,
Когда душа – заложница у тела…
Лючано чудесно понимал: всего этого на самом деле нет. Он по-прежнему в рубке «Нейрама», корабль облепили фаги, лишая жертвы рассудка… Но ничего не мог с собой поделать. Он вел Венечку, ловко корректируя пучок моторика. Вербальные нити, как обычно, держал маэстро Карл – иллюзия самоуспокоения.
Сосредоточиться и прервать галлюцинацию?
Но Венечка! – стеснительный заика…
Наваждение или нет, это была его работа. Тарталья не мог уйти просто так, оставив куклу на произвол судьбы.
– …а тело хочет жить. И вопль души
Лишь подтвердит: все средства хороши
Для достиженья цели. Целься, друг мой,
Вздымай сиюминутные хоругви,
Освой архитектуру на песке,
Сегодня – весел, завтра же – в тоске,
Сейчас и здесь, где хоровод материй
Напоминает хоровод истерик
У дамочек нервических. Вперед!..
Нити натянулись, вибрируя. Пальцы обожгла нервная дрожь. Венечка умолк, с тревогой огляделся.
– Тянет, – сказал поэт. – Душу тянет.
Все повторялось. Лючано вцепился в нити. Удержать, во что бы то ни стало удержать!.. Смерть катилась по коридорам к рубке. Мембрана! Надо закрыть… Галлюцинации сознания, искаженного полями фагов, облепили его, словно капустные листья – кочерыжку.
Логика ускользала, растворялась в многослойном безумии.
– …всегда вперед, кривя в улыбке рот,
За кругом круг, за другом – враг, и снова,
Опять, всегда, в начале было слово,
В конце был жест, а в середине – мы,
На хрупкой грани вечности и тьмы,
На острие ножа воздвигся дом…
Мы, впрочем, заболтались. Что ж, идем.
Синяя молния электроразряда метнулась по нитям. Пустота, не успев отпрянуть, с треском лопнула. В нос ударил резкий запах озона. Салон «Горлицы» расползся гнилой мешковиной, истаял болотным туманом на задворках рассудка.
Рубка «Нейрама».
Отчаянно орет барабанщик – вцепился белыми пальцами в подлокотники кресла и рвет глотку. Бижан мотает головой. За пультом медленно, по-стариковски, разгибает спину гитарист-йети. Расставив ноги, как матрос во время качки, в центре застыла Юлия. В углу сидит Пульчинелло, привалясь к стене. На обзорниках кляксы, отпрянув в замешательстве, суетливо перегруппировываются.
Стервятники, слетевшись на падаль, вдруг обнаружили, что добыча еще жива и брыкается.
– Все, – с подозрительным весельем доложил гитарист. – Боекомплект – ноль. Могу только плюнуть в обзорник.
Он оглядел рубку и издал горлом странный звук. Икота? Лючано и помпилианка, не сговариваясь, проследили за безумным взглядом вехдена. Сидя на полу, «овощ» равнодушно зализывал кровоточащую царапину на предплечье. Язык Пульчинелло мелькал, будто у собаки. Национальный герой, лидер-антис, живое воплощение вершины вехденской эволюции…
Вехден лижет кровь?!
Для гитариста рушились основы привычного миропорядка. Перед этим меркло все: развороченный корабль, флуктуации и перспектива скорой гибели.
– Борготта!
Окрик Юлии вывел Лючано из оцепенения.
– Вы невропаст. У вас есть связь с Нейрамом. Так?!
– Ну да…
«Чего она хочет? Чтобы я повлиял на «овоща»? Пусть бросит зализывать царапину и не шокирует соплеменников?»
– Активируйте его! Он антис! Скорее, Борготта!
