- Другого пациента?
Он мягко говорит: "Посмотрите в угол, Боб".
Я смотрю...
... там стоит она.
- Клара! - И как только я ее вижу, я тут же понимаю, откуда ее взял Зигфрид: у машины, с которой Клара консультировалась на Вратах. Она висит, положив руку на стойку, ноги ее легко шевелятся в воздухе, она оживленно говорит: широкие черные брови нахмурены, она улыбается, все ее лицо улыбается, потом расслабляется.
- Если хотите, можете услышать, что она говорит, Боб.
- А я хочу?
- Необязательно. Но бояться здесь нечего. Она любила вас, Боб, любила, как умела. Как и вы ее.
Я долго смотрю, потом говорю: "Убери ее, Зигфрид".
В восстановительной комнате я чуть не засыпаю на мгновение. Никогда я не чувствовал себя так спокойно.
Я умываюсь, выкуриваю еще одну сигарету и выхожу на яркий рассеянный дневной свет под Пузырем, и все кажется хорошим и дружеским. С любовью и нежностью я думаю о Кларе, в глубине сердца я прощаюсь с ней. Потом вспоминаю о С.Я., с которой у меня сегодня свидание. Я еще не опоздал на него. Но она подождет. Она хороший товарищ, почти как Клара.
Клара.
Я останавливаюсь посреди аллеи, и люди натыкаются на меня.
Маленькая старушка в коротких шортах спрашивает: "Что-нибудь случилось?"
Я смотрю на нее и не отвечаю, потом поворачиваюсь и возвращаюсь в кабинет Зигфрида.
| СПРАВКА О СЧЕТЕ
| Робинетту Броудхеду:
|
| На ваш счет переведены следующие суммы:
|
| - гарантированная премия за полет 88-90А (вся
| сумма делится на выживших) $10000000
| - научная премия, присужденная комиссией - $8500000
| Всего - $18500000
| Всего на счету - $18506036
Там никого нет, даже голограммы. Я кричу: "Зигфрид! Где ты?"
Никого. Никто не отвечает. Я впервые нахожусь в кабинете без него. Вижу, что здесь реально, а что голограммы. Реального мало. Металлические стены, выступы проекторов. Матрац - реальный; шкаф с выпивкой - реальный; несколько других предметов мебели, которых можно коснуться, которыми можно пользоваться. Но Зигфрида нет. Нет даже стула, на котором он обычно сидит.
"Зигфрид!"
Я продолжаю кричать, сердце мое бьется в горле, в голове все вертится. "Зигфрид!" - кричу я, и тут возникает что-то вроде дымки, потом вспышка, и вот он, в костюме Зигмунда Фрейда, вежливо смотрит на меня.
- Да, Боб?
- Зигфрид, я не убил ее! Она ушла!
- Я вижу, вы расстроены, Боб, - говорит он. - Не скажете ли, что вас беспокоит?
- Расстроен! Я больше чем расстроен, Зигфрид, я убил девятерых, чтобы спасти свою жизнь. Может, не в "реальности"! Может, не "целенаправленно". Но в их глазах я их убил. В моих тоже.
- Но, Боб, - рассудительно говорит он, - мы ведь все это уже обсуждали. Она жива. Они все живы. Время для них остановилось...
- Я знаю, - вою я. - Неужели ты не понимаешь, Зигфрид? В этом-то все дело! Я не только убил ее, я и сейчас убиваю ее!
Терпеливо: "Вы думаете, это правда, Боб?"
- Она так думает! Теперь и бесконечно - пока жива. Для нее это произошло не годы назад. Только минуты, и это продолжается всю мою жизнь. Я здесь внизу старею, стараюсь забыть, а Клара там вверху, у НН Стрельца, плавает, как муха в янтаре.
Я падаю на голый пластиковый матрац, плачу. Постепенно Зигфрид восстанавливает внешность кабинета, то тут, то там появляются знакомые декорации. На стене повисла голограмма озера Гарда, над ним воздушные лодки, а в озере купающиеся.
- Пусть боль выйдет, - мягко говорит Зигфрид. - Пусть она вся выйдет.
- А что я делаю, по-твоему? - я переворачиваюсь на пенном матраце, глядя в потолок. - Я мог бы преодолеть боль и вину, если бы она смогла. Но для нее все еще не кончилось. Она там, застряла во времени.
- Продолжайте, Боб, - подбадривает он.
- Я продолжаю. Каждая секунда - это все та же секунда в ее мозгу, та секунда, когда я отбросил ее жизнь, чтобы спасти свою. Я живу, и старею, и умру, Зигфрид, а для нее все будет тянуться эта секунда.
- Продолжайте, Боб. Выскажитесь.
- Она думает, что я предал ее, и думает это сейчас! Я не могу жить с этим!
Долгое, долгое молчание, наконец Зигфрид говорит:
- Вы живете.
- Что? - Мысли мои улетели на тысячу световых лет.
- Вы живете с этим, Боб.
- И это ты называешь жизнью? - насмехаюсь я, садясь и вытирая нос одной из его миллионов тряпок.
- Вы очень быстро реагируете на все, что я говорю, Боб, - замечает Зигфрид, - и иногда мне кажется, что ваш ответ - это контрудар. Вы парируете мои слова словами. Позвольте мне нанести еще один удар. И пусть он попадет в цель: вы живете.
- ... ну, вероятно, ты прав. - Это правда. Просто жизнь не очень приятна.
Еще одна долгая пауза, потом Зигфрид говорит:
- Боб. Вы знаете, что я машина. Вы знаете также, что мои функции - справляться с человеческими чувствами. Я не могу чувствовать чувства. Но я могу представить себе их в виде моделей, анализировать их, я могу их оценивать. Я могу это сделать для вас. Я могу это сделать даже для себя. Я могу построить парадигму, внутри которой у меня будет доступ к эмоциям. Вина? Это болезненная вещь; но поскольку она болезненна, она совершенствует поведение. Я могу так сделать, что вы будете избегать действий, вызывающих чувство вины, и это было бы полезно и для вас, и для общества. Но вы не сможете воспользоваться этим, если не почувствуете вину.
- Я чувствую ее, Зигфрид! Боже, Зигфрид, ты ведь знаешь, что я чувствую!
- Знаю, - говорит он, - что теперь вы позволили себе ощутить ее. Теперь она открыта, и вы можете позволить ей действовать, приносить вам пользу, а не таиться внутри вас и вызывать только боль. Для этого я и существую, Боб. Вызвать наружу ваши чувства, чтобы вы могли ими воспользоваться.
- Даже плохие чувства? Вина, страх, боль, зависть?
- Вина. Страх. Боль. Зависть. Мотиваторы. Усовершенствователи. Те качества, Боб, которыми я сам не обладаю, разве что в гипотетическом смысле, когда создаю парадигму и углубляюсь в нее.
Еще одна пауза. У меня странное ощущение. Паузы Зигфрида должны либо позволить его аргументам глубже проникнуть в мое сознание, либо дать ему возможность рассчитать новый, более сложный аргумент. Но на этот раз, мне кажется, не то и не другое. Он думает, но не обо мне. Наконец он говорит:
