бы лучше. Ты уверен, что любишь ее?
– Почему нет? – от этого вопроса я дернулся, как от шлепка.
– Что ты чувствуешь?
– Не знаю, – ответил я неуверенно. – Все так… насквозь! Мир вертится. Вокруг столько счастья. Пап, это вправду любовь?
– Не знаю, – внезапно довольный ответил он. В первый раз за всю жизнь говоря эти два простых и совершенно, совершенно диких слова! – Любовь не бывает одинакова. Тебе всего тринадцать лет. Трудно любить в тринадцать, ты даже не понимаешь, что с этим делать, и как.
– Как? Что?
– Возьми ее за руку, посмотри в глаза. Никто не ждет от вас поцелуев сейчас, или чего-то большего.
Он угадал мои мысли, снова. Я открыл рот, закрыл его, затем снова открыл, но главный вопрос задать не успел. Он перевернулся на живот и размеренно заговорил, подперев щеки руками, рассеянно взирая на восход.
– Ты должен понять, что все это значит – для мира, для нее и для тебя. Для чего это, к чему ведет. Какой может быть свадьба, сколько у вас может появиться детей. Каким окажется ваш дом, куда вы поедете отдыхать, что сможете делать вместе десять, пятнадцать лет спустя. Как заживете в старости, – он перевел дух, но, не утихая, продолжал, вводя меня в оцепенение, бросая в дрожь неудержимой истинностью каждого из сказанных слов, тем познанием, которое я искал слепым щенком. Раскрывая передо мной опыт, который я сам бы накапливал еще лет пятьсот, высказывая просто и ясно, как будто отсчитывая сдачу продавцу. – Ты должен стать ее водителем, и вести ее туда, куда она сама побоится идти. Должен суметь стать ведомым, чтобы отправиться вслед за ней, куда ей захочется тебя повести. Должен научиться завоевывать и уступать, владеть и подчиняться, творить и… – он внезапно споткнулся, словно не находя нужной рифмы, нужного слова, затем рассмеялся, сонно и устало, – и убирать мусор. Да… мусор всегда будет.
– Папа, – спросил я в полном молчании, разлепляя сухие губы и сжимая его руку своей, – что все это значит?..
– Расскажи ей все, и спроси ее. Послушай, что она скажет. Просто действуй и смотри. Все разрешится само… Если это любовь.
– Так что же мне делать? Как узнать?!..
– Заведи дневник, – без паузы посоветовал он.
*
Жизнь моя понеслась свежим ветром, буланым конем, скачущим по бескрайним, золотистым полям, напоенным ароматами расцветающих трав. Счастье не до конца осознанной любви пронизывало каждый шаг, и, не встречаясь с девочкой ни разу, я целую неделю видел и слышал ее каждый миг.
Дневник мой венчали угловатые, обрывочные фразы, вроде “Вспоминал Свету. Какая она красивая. Люблю ее”, и по большому счету я не знал, о чем писать. Фантазии сменялись четким изложением действительности, галопом неслись мелкие события, среди которых идеи и мысли путались, возникая друг из друга и не особенно заботя автора – просто ложась на бумагу уроком для будущих поколений.
Потом наступило воскресное утро, которым мы встретились во второй раз.
Уже со второго дня после знакомства я весь извелся.
– Пап, я хочу к ней пойти.
– Сегодня? – он достал из кармана смартфон, сверился со своим рабочим приложением, с каким-то графиком-календарем, и отрицательно покачал головой:
– Нет, сегодня не получится. – А затем обыденным тоном сказал фразу, от которой волосы у меня едва не встали дыбом. – Наш дом окружен невидимым силовым полем, сегодня стагнация, и выйти за пределы зоны значит… риск.
– Какой зоны? – медленно, внятно спросил я.
Папа не мог мне врать. Это было сутью нашей жизни. Но сейчас, я был уверен, он хотел бы ответить неправдой, или хотя бы смолчать.
– Одним словом, – поморщившись, сказал он, – это можно назвать аномальной зоной четырехмерности. Граница подвижна, обладает нестабильными флуктуациями, но общий график имеется, мы с Евгением Палычем все рассчитали еще лет восемь назад.
– Мы живем на какой-то аномальной зоне, и ты мне ни разу ничего не сказал? – уже не помню, когда в последний раз я бывал так изумлен.
– Ты еще многого не знаешь, Сережа, – пожал плечами отец, как будто не обсуждалось ничего особенно важного. – Я веду серьезную научную работу. Между прочим, засекреченную. Как-нибудь во всем разберешься, пока еще рано... Через четыре дня открывается устойчивый канал, и тебе ничего не сможет помешать. Жди. Сегодня все равно ничего не получится.
Секунду я соображал. Затем, принимая сказанное на веру, просто спросил:
– А если она захочет прийти сюда?
– Она не сможет, – папа помотал головой. – Ее способности сильные, но все время угасают. Лет с шестнадцати она вообще не сможет переходить границы поля. Просто перестанет замечать его.
– Что все это значит? – кажется, отныне это мой любимый вопрос.
– Значит, что она всю неделю может пытаться встретиться с тобой, но не сможет перелезть через забор, – по-философски меланхолично ответил отец, вставая и собираясь уезжать.
Мучительно дождавшись воскресенья, я в десять часов рванулся к ограде, приставил лестницу и перелез через нее. Странно, быть может, такова сила внушения, но в этот раз мне показалось, что нечто невидимое и упругое обволокло на самом верху – пропустило, но обдало холодом и тошнотой. В следующую секунду я позабыл об этом.
Она летала посередине двора на скрипящих качелях, крепленых к старой яблоне, и бежевая юбка плескалась по ветру, волосы взмывали и опадали в такт полетам вниз-вверх. Щекой прижавшись к толстой веревке, крепко держась обеими руками, прикрыв глаза, она казалась устремленной куда-то очень далеко. И горестной, и печальной. И думающей обо мне.
– Света!
Ритмичность маятника сменилась дернувшим веревки сбоем, перекрутившим качели, завертевшим их вкруг. Глаза ее расширились, сандалии опустились, взметнув дворовую пыль. Я уже соскочил с забора и медленно шел к ней, любуясь, как трепещет по ветру ее подол платья и ласкается, касаясь шеи, бледно-зеленый шарф.
– Как твои дела?
– Как твои дела? – спросили мы одновременно: я, останавливаясь, она – соскакивая и выправляя складки.
– Хорошо.
– Нормально.
Нормально были у нее, и это значило, что плохо.
– Почему ты не приходила в гости? – спросил я как можно спокойнее, желая все сразу же ей рассказать, но твердо зная, что нельзя.
Она покраснела. Кожа ее была очень светлой, любое волнение отливало возбужденным пурпуром. Мгновение она размышляла, как сказать,
