– А ты не завидуешь, милый?
Николай Владимирович поперхнулся:
– Если Ученый совет выступит в защиту этого неистового ниспровергателя классиков, я точно влеплю ему пощечину. Может, пойдет на пользу науке. Ты только подумай. Мельничук, Хозин, Довгайло. Они же чистые демагоги!
– Хорошо, хорошо, милый, вот твой галстук, – примирительно сказала жена. – Ты сперва немножко погуляй. Пройдись по нашей липовой аллее. Там спокойно. Время у тебя есть, и нос не покраснеет, как бывает, когда ты долго ходишь под тополями. Аллергия, но попробуй объясни это недоброжелателям!
Николай Владимирович и сам хотел прогуляться. Дать пощечину Мельничуку, вырвать решение из рук Ученого совета, льстиво предавшегося нахалу и невеже, – эта идея родилась в нем не сразу, но все больше и больше ему нравилась.
И утро выдалось что надо, воробьи так и вспархивали из-под ног.
Неплохо бы, подумал он, заглянуть к Мишину. Хотя бы на десять минут. Это немного, но с Мишиным интересно провести даже неполные десять минут. Усатый экспериментатор, с калькулятором, вечно болтающимся на груди, конечно, сразу полезет к своему невероятному аппарату, смонтированному в почти подпольной лаборатории и на собственные деньги. «Еще денек, – скажет, любовно поглаживая некрашеную металлическую панель, – и мы услышим голос Неба!»
Это была заветная мечта Мишина: услышать, что там звучит, в Небе.
За липовой аллеей тянулись длинные жилые дома. Кое-где в окнах – люди, цветы. Но, несмотря на солнечную погоду, верхние этажи домов казались непроницаемыми, как на незаконченном рисунке. Такими же казались облака, медленно плывущие над домами. Эта вечная незавершенность мучительно волновала Николая Владимировича. Он взглянул на балкон, с которого ему вчера помахала рукой симпатичная девушка. Но сегодня за решеткой длинной застекленной лоджии прыгал противный рыжий пацан. Он показал Николаю Владимировичу широкий, как нож, язык. А на углу, где вчера чинил мопед у гаража знакомый пожилой механик, стояла лошадь у коновязи.
Нет, лучше вернуться к Ученому совету.
Приду сейчас на совет. Выслушаю Мельничука.
Потом выслушаю его защитников, выступающих против давно установленных физических законов. И после этого влеплю пощечину.
Николай Владимирович наслаждался. Он любил свой научный городок, лет тридцать назад выросший при искусственном море. Если бы не эти внезапные и необъяснимые изменения… То вдруг исчезал давно примелькавшийся памятник, а на его месте возникал пестрый газон… То вдруг вместо молоденькой лаборантки появлялась в лаборатории ничему не удивляющаяся прокуренная мегера… То вдруг веселая дискотека занимала место старого склада…
«Или я схожу с ума, – жаловался он Мишину, – или с миром что-то творится».
«А ты внимательней наблюдай, – советовал Мишин, покручивая усы. – Присматривайся, вдумывайся. И чаще ходи ко мне. Если успею запустить аппарат до того, как Мельничук и его присные выкинут меня из института, кое-что станет яснее». Мишин собирался с помощью специального сверхчувствительного аппарата прослушивать некоторые, постоянно удивляющие Николая Владимировича как бы не прорисованные участки неба, те самые, на которых никто никогда не видел ни одной звезды. Еще Мишина интересовали странные изменения в окружающем их мире. Он искал некую тайную, скрытую от глаз связь. «Главное, – убеждал он старого друга, – не с каким-то там Мельничуком бороться, а искать скрытую сущность мира!»
Если честно, слова Мишина не приносили Николаю Владимировичу успокоения.
В некотором смысле они нравились ему даже меньше, чем бредовые теории профессора Мельничука.
Варить кофе жена отказалась.
– Вари сам кофе, рохля! – Раздражение ее не знало границ. – Я в отделе кадров десять лет и четыре года из них заведую отделом! А ты жалкий кандидат наук! Вечный кандидат! Сколько можно? Ну почему тебе не поддержать профессора Мельничука? Ты же прочел его книгу. Ее все прочли. Ее даже я прочла. Интересная книга! Прогрессивная! «Явления, отрицающие земное тяготение». Человек замахивается на глобальную тему! Он не признает авторитетов. Потому Хозин и Довгайло его и поддержали. Ну зачем тебе идти против Ученого совета?
– Хозин и Довгайло еще не весь совет.
– Ну конечно! – саркастически усмехнулась жена. – Ты желаешь шагать в ногу с господином Ньютоном. Боишься всего нового! Сдался тебе этот Ньютон? И умер давно, и яблоню его, наверно, спилили. Он был лютый англичанин, а Мельничук – наш человек! И потом. Всемирное тяготение или сила всемирного давления, какая, в сущности, разница? Мельничук к тому же не только член Ученого совета. Он доктор, он профессор, он входит в состав дирекции. А Ньютон, – добавила она обидно, – был пэр.
Насчет пэра Николай Владимирович не помнил, но при всей своей нерешительности страстно не желал, чтобы в пэры выбился Мельничук. «Открытие новой истины само по себе является величайшим счастьем. Признание почти ничего не может добавить к этому». Ишь, загнул! Все прекрасно знают, что входит в это «почти ничего». Там и будущее членкорство, и отдельный коттедж, и новая машина, и большой приусадебный участок, и частые поездки за бугор, а главное – новый отдел и место первого зама. А как только станет он первым замом, сразу всплывет, кто поддерживал его в идейной борьбе, а кто высказывал непростительные принципиальные возражения. Если всю жизнь держаться за какого-то там пэра, так и в новое здание НИИ не попадешь.
Старое здание, выстроенное по проекту архитектора-конструктивиста, было чрезвычайно неудобным. Ни одного одинакового окна, нет вытяжных шкафов, вода не везде, масса кривых нелепых коридоров, бесчисленные лестницы. Яблоко, скажем, упав со стеллажа, никогда не оказалось бы у ног сидящего за столом Николая Владимировича. Наблюдай Ньютон за падением яблок в их НИИ, со знаменитым законом пришлось бы повременить.
Николай Владимирович шел по знакомой улочке.
Он любил свой маленький городок, припавший к высокой сопке.
Пух тополей, першило в горле, но ради своего городка Николай Владимирович каждое лето терпел эту пытку. Пестрели деревянные, еще не снесенные частные домики. Бабка в пестром платке натягивала между двумя березами бельевую веревку. Веселый бородатый мужик на крыше огромного нового склада набивал молотком оцинкованные листы. Опять что-то не то, тосковал Николай Владимирович. И думал: забегу к Мишину. Мишин – экспериментатор. Он со вниманием относится к его тревожным наблюдениям. «Вот вчера шел мимо панельной девятиэтажки, а сегодня там деревянные дома… Вчера парень у подъезда чинил мопед, а сегодня у подъезда стоит лошадь?..»
