Централизованный обогрев истребителя потерял актуальность из-за разгерметизации кабины. Теперь моя судьба полностью зависела от надежности автономного жизнеобеспечения скафандра.
Я констатировал, что кончики моих пальцев уже заледенели. Ступни стали холодными, как летное поле Колчака в полярную ночь.
Ой-ой. Кажется, одним из осколков эти сволочи перебили в моем скафандре некий важный проводок, ответственный за терморегуляцию.
Преследуют ли меня?
Повторили они ракетный залп или нет?
Эти вопросы отодвинулись на второй план.
Главным было: успею ли добраться до своих, даже если меня сйчас не подстрелят? Как бы не привез мой «Горыныч» домой сосульку в заиндевевшем изнутри скафандре…
Надо срочно определяться: куда лететь?
До родного «Дзуйхо» я вряд ли дотяну. А кто здесь есть поблизости?
Крепости. Орбитальные крепости должны быть обязательно. Но как мне их найти, если не работают радары?
Визуально? Хе-хе.
Тогда вот тебе другой вариант, кадет Пушкин. Разворачивайся, снижайся и ищи на поверхности Луны любой военный объект. Лучше всего — периметр. Каждый периметр обязательно имеет свой небольшой космодром. Конечно, прав на доступ внутрь периметра у тебя нет. Но наши поймут, разберутся, в обиду не дадут. Какие могут быть условности, если на Луну высадились чужаки?!
Но развернуться я не успел.
Прямо по моей приборной доске побежали вспышки примитивной лазерной сигнализации. Кто-то висел у меня на хвосте с небольшим превышением и, переведя лазерные пушки в учебно-тренировочный режим, обстреливал мой «Горыныч» безобидной морзянкой.
Тут только я обнаружил, что нахожусь в теплой компании. Прямо над моей головой, а также по обоим бокам истребителя и, вероятно, снизу тоже, шли боевые флуггеры. Они летели так близко, что я мог разглядеть головы пилотов под бронеколпаками.
На флуггерах я что-то не заметил опознавательных знаков, но это были наши, наши! «Горынычи» последней, восьмой модификации — отменные истребители-перехватчики с двигателями зубодробительной мощности.
Я восторженно показал ребятам большой палец — дескать, молодцы, нашли!
И тут же заорал в микрофон:
— Ребята! Срочно передайте командованию: в море «Плоском» — высадка чужаков. Чужаки в море Плоском! Если слышите меня — помашите крыльями!
В ответ мне невежливо покрутили пальцем у виска.
Ничего не понимая, я решил разобрать лазерную морзянку, которая продолжала настойчиво мигать на моей приборной доске.
«Следуй… за… нами… Не… немедленно… заткнись… Иначе… пристрелим…»
В подкрепление своих требований висевший у меня на хвосте флуггер выпустил ракету. Они прошла совсем недалеко от моего «Горыныча» и взорвалась в двух километрах впереди по курсу.
Вот ведь падлы!
На борту орбитальной крепости я провел три дня. И все три — в карцере.
На день мне выдавали два пластмассовых стаканчика с трубочками. В одном была изгаженная сотым циклом очистки вода, в другом — морковно-рыбно-картофельное пюре. Вкусное, как люксоген.
Карцер имел размеры метр на метр на полтора. В углу было отверстие диаметром двадцать сантиметров для утилизации пластмассовых стаканчиков и отправления естественных надобностей.
Зато я наконец мог поспать вволю, насладиться биением собственного сердца и, поднеся руку к губам, ощутить теплое дыхание живого существа. Насколько приятнее быть живым существом, чем ледяной статуей в кабине загнанного «Горыныча»!
А еще я мог в деталях восстановить то, что увидел за несколько суматошных секунд в море Плоском — когда мой истребитель счастливо разминулся с неохватной тушей черного корабля.
Впадина моря была залита флюоресцирующей жидкостью. Насколько хватало глаз.
И вот прямо в этой жидкости лежали в ряд огромные туши. Надо полагать, такие же точно звездолеты, как и тот, в который я едва не врезался.
Темень кругом была кромешная — если не считать свечения жидкости. Но это свечение, увы, было слишком слабым, чтобы помочь разглядеть звездолеты в деталях.
И все равно увиденное потрясло меня больше, чем «родильные дома» джипсов на Наотаре.
Объясню.
Может ли жидкость сохранять текучесть при температуре, близкой к абсолютному нулю? По-моему, нет. Но вот есть такая жидкость, оказывается.
Море на Луне — абсурд. Эскадра неведомых кораблей — абсурд вдвойне, ведь недаром Луну стерегут орбитальные крепости!
Неужели технологии чужаков столь совершенны, что они смогли «отвести глаза» нашим средствам орбитального контроля?
А если нет, если командование знает об их присутствии, то почему не предпринимает никаких мер? Почему, например, не предупредило нас?
Может, мы проиграли эту войну за две минуты? Вдруг, пока я летал над Луной, Объединенные Нации капитулировали? А оккупационные силы чужаков хозяйничают по всей Солнечной?
Увы, все может быть…
Впрочем, как показал опыт библейского Ионы, сохранять присутствие духа можно и в утробе кита.
Поэтому каждый раз, когда через вертушку в двери мне поступали очередные стаканчики, я задорно орал:
«Товарищи! Я свой! Кадет Александр Пушкин, Северная Военно-Космическая Академия! Свяжитесь с учебным авианосцем «Дзуйхо»! Имею информацию нулевой степени важности! Отведите меня к коменданту! Товарищи, вашу мать! Мы же все люди, все мы человеки! Ну хоть сигарету дайте, нехристи!»
Куда там! Ни сигареты, ни одного человеческого лица. Только хари осназовцев — да и те я видел дважды.
Первый раз, когда меня выволокли из «Горыныча» после успешной (тьфу-тьфу-тьфу) посадки на орбитальную крепость.
И второй раз — когда дверь карцера наконец уехала в потолок.
— Заключенный, лицом к стене, руки за спину!
— Товарищи!..
— Молчать!
На голову мне надели мешок, щелкнули наручниками.
Поволокли куда-то.
Мелькнула мысль: «Что, если попросту выкинут в открытый космос? По указке чужаков?»
Но вместо открытого космоса я оказался в небольшой комнате со стенами, выкрашенными в цвет некрашеного алюминия.
Это я узнал, естественно, только после того, как конвой снял с меня мешок и удалился. Наручники, впрочем, они оставили.
Передо мной стояли стол и стул. Напротив, через стол, сидел… капитан второго ранга Богун, заместитель Федюнина!
— Здравия жела…
— Садись.
В комнате не было ни иллюминаторов, ни других излишеств. Только на дальней стене висел небольшой пейзаж в деревянной рамке. Три березки, овражек и ельник вдалеке.
На Богуна мне смотреть не хотелось. Его глаза — красные, как у кролика — сулили мало хорошего.
