Мари, Ян и Энтони в молчаливом напряжении ожидали, когда откроются уникальные в своем роде устройства, где по образцам ДНК реконструировались тела членов экипажа «Европы», а затем с носителей кибернетических систем происходила трансляция личностей.
Они лишь могли предполагать, кого встретят спустя пару минут.
Было страшно.
По-настоящему страшно – ведь самый незначительный сбой в процессе мог привести к фатальным последствиям.
Не хотелось даже думать об этом, иначе следовало предположить, что за медленно поднимающимися крышками они увидят вовсе не тех, кого так долго искали, не теряя надежды на протяжении двух с половиной лет.
Они нашли их почти в самом пекле вулканической преисподней, среди видоизменившихся, не помнящих своего истинного предназначения анклавов одичавших машин.
Теперь уже не минуты, а секунды решали все.
Крышки камер биологической реконструкции встали в верхнее положение, отчетливо щелкнув фиксаторами.
Тихо, едва слышно заныли сервомоторы, подавая из недр сложнейших устройств жесткие пластиковые ложа, на которых лежали тела четырех мужчин и одной женщины.
Долго, невыносимо долго текли секунды.
Взгляды скользили по нагим телам, узнавая знакомые по записям черты.
Беат…
Андрей Дибров.
Антон Столетов.
Онжилай… – загадочная личность, человек со множеством имен, тщательно скрывавший свое прошлое.
Френк Лаумер…
Глухие удары пульса в висках.
Режущий ультрафиолет, наполняющий отсек специфическим запахом.
Тишина, такая хрупкая, звонкая…
Веки Андрея Диброва внезапно затрепетали.
Первый судорожный вдох.
Движение.
Он открыл глаза.
…Перед ним стояли два человека и андроид.
Сознание еще не прояснилось, тело сковывала неодолимая слабость, но мысли – тысячи мыслей уже ворвались в рассудок, и как единственный, желанный ответ на них вдруг прозвучал хрипловатый, надсаженный от волнения голос шагнувшего вперед мужчины.
Он присел подле жесткого ложа и, не отпуская взгляд Андрея, сказал всего два слова:
– Вы вернулись.
Колония Проциона. Год спустя…
Ночь кружила над городом. Низкие, тяжелые облака клубились, укрывая пепельно-серой мглой верхние этажи небоскребов.
Нагаев стоял у окна и смотрел вдаль, где ночные небеса озарялись багряными отсветами, там, за сотни километров от мегаполиса, извергалась группа вулканов.
Серый пепел вторые сутки обрушивался наплывами внезапной нереальной метели, снижая видимость, оставляя налет праха на зданиях, улицах, площадях…
Казалось, что суровая природа планеты вдруг, спустя столетия, восстала против пришельцев, выстроивших город, окруживших его зеленью лесопосадок, вознамерившихся засеять жизнью бесплодные равнины, а затем вдруг круто изменивших первоначальный план.
Нагаев мрачно смотрел в окно, понимая, что обречен.
Колониальный проект был провален.
Он слишком поздно сумел понять, что с процессом преобразования мертвого мира в оазис жизни способна справиться лишь сумма всех технологий, которые нес на борту колониальный транспорт.
Мало построить город, окружить его лесами, нужен вдумчивый кропотливый труд миллионов машин и многих поколений людей, чтобы сложенные вместе усилия дали необратимый результат.
Нагаев – бывший серийный андроид модели «LX-39» – стоял у окна в полном одиночестве.
Он претворил в жизнь свою мечту, одолел тысячи трудностей, поломал множество судеб, и где итог?
Он оказался заложником собственных стремлений. Первая переходная форма, сочетающая в себе нервные ткани человека с кибернетической системой, прочность механического эндоостова, силу биолайкроновых мышц с компактными системами дыхания и кровообращения, питающими живые кожные покровы…
Он мог совершать сложнейшие математические расчеты и ощущать вкус пищи, логически оценивать ситуацию или испытывать помутнение рассудка от приступа гнева либо страсти.
Почему он, сверхмашина и сверхчеловек в одном теле, стоял в тяжелой задумчивости, глядя на далекое извержение?
Что ему до тех, кто задыхался от пепла на улицах города?
Разве должен волновать его природный катаклизм, который закончится спустя пару дней?
Конечно, нет.
Город лишь временно был покинут машинами – все андроиды сейчас проходили радикальное усовершенствование, чтобы выйти из недр цокольного этажа такими же сверхсуществами, как он сам.
Он испытывал глухую тоску совсем по иной причине, а мрачная обстановка разгулявшейся стихии служила лишь фоном для мыслей.
Сегодня Нагаев понял, что при всем совершенстве своего тела и разума он – абсолютное ничтожество.
Страсти конечны. Они исчерпываются, уже не несут новизны, мир понятен, как решенная задачка из учебника арифметики первого класса, перспективы известны, прошлое оценено, и что у него осталось в итоге?
Бессмертие?
А где цель вечного существования?
Власть?
Ничтожная, ничего не несущая, сомнительная привилегия, когда она ни к чему не обязывает, когда за нее не нужно бороться, ибо нет конкурентов, все известно заранее.
Научный поиск?
Его губы исказила саркастическая усмешка.
Сегодня он видел, что такое настоящая жизнь, которая недоступна ни ему лично, ни формирующемуся в данный момент поколению обновленных машин.
Он видел, как ничтожное, смертное человеческое существо, чьими помыслами он когда-то забавлялся, питая свои бесплодные нейромодули, – обыкновенная женщина, вряд ли осознающая, какие замыслы вершатся рядом с ней, шла по улице, укрывая пятилетнюю дочь от падающего с небес пепла, и что-то рассказывала ей, ласково улыбаясь своему ребенку…
Нагаев, наблюдавший за этой картиной, сначала испытал шок, а затем его настиг ужас от внезапного понимания – никогда он не сможет стать таким, как эта смертная, идти и улыбаться маленькому существу, ограждая его милой болтовней от угрожающего разгула стихии…
Он никогда не сможет иметь детей.
В этот день, а вернее, этой ночью, глядя на падающий пепел, клубящиеся тучи и далекое зарево извержения, он искал причину своего внезапного падения с вершины олимпа иллюзий и не понимал, что, соединяя живое с неживым, он получил в итоге не сверхчеловека и не сверхмашину, а нечто принципиально иное.
Новую форму жизни, которой необходим новый смысл бытия.
Нагаев упорно отказывался признавать данный факт, лишь все более мрачнел, углубляясь в тщетный запоздалый самоанализ, понимая, что, когда был андроидом, едва осознававшим факт собственного существования, он еще мог найти этот самый смысл бытия, мог полюбить если не другое существо, то окружающий мир, мог научиться видеть красоту, отыскать в окружающей действительности нечто уникальное, что трепетно отзовется в душе не стандартным набором биохимических реакций, а неподдельным звенящим чувством, принадлежащим только ему и никому другому…
