— То, что меня наняли за деньги, потому что я знаю Шебу, тебя не устраивает?
— Нет. Мы, им перцы, во всем ищем личную подоплеку, особенно теперь, когда наше имперское прошлое стало чем-то вроде объединяющего начала...
— Хорошо. Ладно. Я знаю мальчика, он мне нравится, и я хочу помочь его матери.
— Знаешь? Как долго?
— Брюса-то? Где-то неделю общим счетом. Плюс то-сё.
«Неделю? Попади в меня молния! Я говорил с сыном несколько минут!»
Между ними как будто все осталось по-прежнему, но что-то изменилось в самом докторе Ванне. Словно стерильная атмосфера, в которой он существовал на Шебе, способствовала некоему инфантилизму, а теперь тот дал трещину. Видимо, до сих пор его предложения рассматривались более внимательно. Тон, которым директор говорила с ним, что-то значил в местной иерархии, и, похоже, доктору Ванну кое-что дали понять. Так что толстячок в значительной степени утратил страсть к беззаботной болтовне. Наверное, ему не хотелось выглядеть в глазах мальчишки бесполезным прожектером. «Не могу» не украшает мужчину.
Так что говорили они теперь исключительно о работе, делая вид, что у них обоих есть только более или менее счастливое сегодня. Есть у работы такое свойство — отвлекать от всяких глупостей, на которые иначе можно бесплодно потратить целую жизнь.
— Что это значит — выставить гену значение 3500 вместо 1800?
— Это условные показатели. Деятельность гена можно корректировать химическим воздействием. В твоей исходной ДНК миллион параметров, я изменил не более пятнадцати. Система следит, чтобы реальные показатели соответствовали программе, и в случае необходимости производит дополнительные воздействия. Если же возникнет расхождение, не поддающееся корректировке автоматическими методами, на мониторе появится предупреждение, и тогда я буду решать, как все исправить вручную.
— А сейчас там все в порядке?
— Пока трудно сказать. Ему только два дня. Никакой внешней формы, один «бульон», обладающий свойствами почти твоей ДНК на микроуровне.
— С какого момента это считается живым?
— Вопрос вопросов, мальчик. Даже в традиционном размножении человечество не до конца определилось с этим вопросом: знаешь ли ты, что в некоторых мирах до сих пор запрещена контрацепция, не говоря уже об абортах? Строительный материал повой личности заложен уже в сперматозоиде.
— Вы сами называли это «растить мясо».
— Ну... на Пантократоре мне впаяли бы иск за ересь и искажение Божьего замысла. В моей профессии, Брюс, приходится держаться подальше от философских систем, предлагающих выбирать, делать что-то или не делать. Не делать не даст ничего ни тебе, ни человечеству.
— А если какой-то ген по ошибке будет выставлен неправильно?
— Если так, лучше сразу слить бульон и начать заново: особь, скорее всего, будет нежизнеспособна. А если и выживет, окажется такой уродливой, что ее можно сразу отправлять в музей.
Брюса передернуло.
— Не переживай, ты же видишь, я ежедневно тестирую молекулу протеинового раствора. Наш будущий малыш довольно прожорлив. Метаболизм просто бешеный.
— Угу. Бабушка всегда говорила, что адреналина в нашей семье могло бы быть и поменьше.
И это была тяжелая работа. Система, конечно, помогала: каждое утро доктор Ваны получал распечатку протокола корректирующих воздействий, сделанных за сутки, анализировал причины и еще что-то там делал. За микроуровень, словом, Брюс был спокоен. На макровкладку, где он в минуту озарения только одну цифирку поменял, доктор не заглядывал. А система не жаловалась.
Наверное, было бестактно и даже жестоко делать это с доктором Ванном, но иначе у Брюса ничего бы не вышло. Едва ли, если бы он сам подошел к доктору Спиро, тот отвел бы его к Назгулам. Брюс знал таких или думал, что знал. Брюс ему не интересен. Ему надобно восторжествовать над коллегой, тогда и глаза загорятся, и речь польется широкой и плавной рекой.
Надо отдать должное доктору Ванну — он не сказал и слова против, когда Брюс подкатился к нему с этой просьбой. Никакой отговорки не выдумал, хотя бабушка — мальчик почти наяву слышал ее голос! — непременно сказала бы, что такое поведение недопустимо. Но, так или иначе, они пошли смотреть Назгулов. Как в зоопарк в воскресенье.
Спиро пришел в такой восторг, словно всего в жизни добился. Видимо, до сих пор его не слишком баловала слава.
— Я верил, — воскликнул он, — что над глупым предрассудком, именуемым профессиональной гордостью, в тебе возобладают профессиональное любопытство и здравый смысл. Пойдем, я все тебе покажу!
Брюс, на которого никто не смотрел, почувствовал себя шпионом в стане врага. Он обошел Тециму, одинокую, неприкаянную и непривычно молчаливую, всю в проводах. Вроде бы все при ней: устремленное вперед тело стилизованного гуся, изящно развернутые стабилизаторы, устойчивые шасси, забитые в «башмаки». Качественная полировка корпуса, покрытого титаново-иридиевой броней. И все же она выглядела больной.
Это не та Тецима. Не... отец. Не спрашивайте, как я отличаю одну от другой!
— Видите, — сказал доктор Спиро, — электромагниты по углам? Мы создаем над ним поле, варьируя интенсивность и вектор. Наша задача — научиться перемещать сознание из одного предмета в другой. Скажем, в ложку. Зиглиндианам для получения этого эффекта требовалось уничтожить исходный носитель, но нам приходится быть осторожнее.
— А как вы знаете, что он там еще? — спросил Брюс.
Вопрос пришелся в тему, и доктор Спиро соизволил заметить мальчика.
— Измеряем психическую активность подобно тому, как энцефалоскопия показывает активность биотоков мозга. Правда, датчики приходится лепить ему куда попало: мы же не знаем, чем он думает. Мозга в человеческом понимании у него нет. Нам очень хотелось ассоциировать с мозгом оперативную память бортового компьютера, но... увы, это было бы слишком большим счастьем. Сейчас вернутся с обеда техники, и мы покажем тебе процесс, Ванн.
— Вот наш следующий проект, — продолжил он, предлагая гостям обойти ширму, и у Брюса упало и подпрыгнуло сердце.
Эта Тецима! Истребитель того же класса, так же поставленный в колодки, но в нем была нескрываемая мощь зиглиндианской военной техники и несломленный боевой дух пилота. Рядом на тележке громоздились снятые батареи, а в раскладном кресле читал местный рекламный журнальчик не кто иной, как добрый знакомец Рассел Норм. Опустил буклет, посмотрел поверх него на экскурсию вежливо, ко безразлично и снова вернулся к делу. Ну, то есть к безделью.
Я вас не знаю и знать не хочу! Вот это да! Спецназ и ВКС нас не оставят в беде. Если бы, придя сегодня в столовую, Брюс получил дежурную чашку риса из рук собственной матери, он бы и то настолько не восхитился.
