Я считал удары сердца и вдохи и пытался сообразить, сколько тянется секунда.
— Тысяча один, тысяча два…
Человек не может не следить за временем: время для нас основной ориентир, оно поддерживает связь мозга с реальностью. Но я все время сбивался со счета.
И никакие старания не помогали отогнать мрачные мысли.
В драматические моменты, вроде встречи с призраком, ты не соображаешь, что происходит, потому что организм блокирует мысли: на каком-то уровне ты знаешь, что сейчас раздумывать некогда. А теперь я не двигался, и на меня разом навалилась вся боль последних часов. У меня до сих пор ныли голова, спина и, конечно, сломанная рука, не говоря уже о глубоких ссадинах и ранах под перчатками. И похоже, я растянул плечо здоровой руки. Болел палец на ноге — я подумал даже, не сломал ли еще одну кость в этом жутком мире, где кости у меня становятся хрупкими, как у старика. И еще у меня саднило в паху, и под мышками, и под коленями, и на локтях, натертых скафандром. А ведь я привык к нему: обычно я бывал куда выносливее.
И лучи солнца, бившие в спину, тоже меня доставали: казалось, я лежу под нагревательным элементом духовки. Голова болела, желудок скручивало, в ушах стоял звон, а перед глазами плавали черные мушки. Может, дело было в усталости и обезвоживании, а может, и не только в этом.
Я стал перебирать в памяти детали операции, в которой побывал с Джеру. Лучше бы не вспоминал.
Ладно, столкнувшись с призраком, я выдержал и не выдал расположения Джеру. А вот когда она бросилась в атаку, я замешкался в первые, самые важные секунды. Может, окажись я крепче, комиссар не блуждала бы сейчас одна в чаще, когда ее все время отвлекает боль в сломанном пальце.
Наша подготовка предусматривает все, в том числе и такие запоздалые приступы раскаяния в минуты затишья. Нас учат, как их подавлять, или, еще лучше, извлекать из них уроки. Но оказавшись один в металлических зарослях, я почувствовал, что все, чему меня учили, вряд ли мне пригодится.
Хуже того, я начал задумываться о будущем, а этого никогда не следует делать.
Мне не верилось, что академик добился успеха со своими не желающими работать устройствами. И хотя разведка прошла увлекательно, мы так и не нашли ничего, похожего на мостик, и не обнаружили уязвимого пункта, с которого можно было бы начать атаку, и единственной нашей добычей оказался набор механизмов, в которых мы ничего не понимали.
Я впервые всерьез задумался о том, что вряд ли выберусь из этой переделки, что я умру, когда откажет скафандр или когда взорвется звезда, но в любом случае через несколько часов, не больше.
«Живущий кратко горит ярко». Так нас учили. Долгая жизнь делает вас консервативным, боязливым и эгоистичным. Человечество уже совершало эту ошибку, и она превратила нас в расу рабов. Живи быстро и яростно, потому что ты ничего не значишь — в счет идет только то, что ты делаешь для своего рода. Но я не хотел умирать.
Если мне больше не увидеть Меркурия, я не стану проливать слезы. Но сейчас моей жизнью являлся флот. И рядом были свои, народ, с которым я учился и служил вместе, такие, как Хэлл и даже как Джеру. В первый раз в жизни обретя чувство товарищества, я не желал так скоро с ним расставаться и в одиночку срываться во тьму — тем более если все это впустую.
И, может быть, у меня еще есть выбор.
Не знаю, сколько времени прошло, пока не вернулась Джеру. Она приволокла с собой серебристое одеяло. Шкуру призрака. И стала ее выворачивать. Я бросился ей помогать.
— Вы вернулись к тому, которого мы убили…
— И освежевала его, — отдуваясь, закончила она. — Просто соскребла эту дрянь ножом. Оболочка снимается легче легкого. И, смотри-ка… — Она быстро надрезала сверкающее полотнище, потом сложила края, провела пальцами по шву и продемонстрировала мне результат. Места разреза было даже не видно. — Самогерметизирующаяся и самозалечивающаяся оболочка, — сказала она. — Запоминай, юнга.
Мы принялись натягивать изрезанную шкуру над нашим убежищем, сооружая нечто вроде навеса, чтобы закрыть Паэля от солнца. На шкуре осталось несколько примерзших кусочков плоти, а вообще-то работать с ней было все равно что с тонкой, легкой металлической фольгой.
Оказавшись в тени, Паэль заворочался. Его стоны отражались на капюшоне яркими светящимися пятнами.
— Займись им! — прикрикнула на меня Джеру. — Заставь попить.
Пока я исполнял приказ, она открыла свою аптечку и стала опрыскивать раствором пальцы на левой руке.
— Дело в скорости света, — сказал Паэль.
Он забился в угол нашего ПУ, подтянул колени к груди. И голос, должно быть, звучал чуть слышно: биолюминесцентные знаки на скафандре распадались на фрагменты, и коммуникатор выдавал несколько возможных вариантов звучания.
— Поясните, — предложила Джеру сравнительно мягким тоном.
— Призраки нашли способ изменить скорость света внутри крепости. А именно — увеличить ее. — Он принялся толковать о квагме, физических константах и скрученных измерениях пространства-времени, но Джеру нетерпеливо взмахнула рукой:
— Как вы это выяснили?
Паэль стал перебирать свои призмы и решетки.
— Воспользовался вашим советом, комиссар. — Он поманил меня к себе. — Смотри, малыш.
Я увидел, как луч красного света, рассеченный и преломленный призмой, пройдя сквозь дифракционную решетку, нарисовал на листке гладкого пластика четкий узор из точек и линий.
— Понимаешь? — Он шарил взглядом по моему лицу.
— Простите, сэр…
— Длина световой волны изменилась. Она увеличилась. Красному свету полагается иметь длину волны, э… на одну пятую короче, чем мы здесь видим.
Я изо всех сил старался понять. Я поднял руку.
— Разве тогда эта зеленая перчатка не должна выглядеть желтой или синей?..
Паэль вздохнул:
— Нет. Твое восприятие цвета зависит не от длины волны, а от ее энергии. Закон сохранения энергии действует даже здесь, его призраки не нарушили. Так что каждый фотон несет ту же энергию, что и раньше — и передает тот же «цвет». А энергия фотона пропорциональна его частоте, следовательно, и частота не изменилась. Но поскольку скорость света равна произведению частоты на длину волны, увеличение длины волны влечет…
— Увеличение скорости света, — закончила Джеру.
— Да.
Я мало что понял. Я отвернулся и стал смотреть на свет, лившийся сквозь канаты мимо нашего навеса.
— Значит, мы видим те же цвета. Но свет этой звезды движется немного быстрее. И какая разница?
Паэль покачал головой:
— Малыш, универсальные константы, такие как скорость света, заложены в структуру Вселенной. Скорость света входит в соотношение, известное как структурная константа. — Он начал бормотать что-то про заряд электрона, но Джеру его оборвала.
