Он откинулся на подушку и уставился в потолок. Долго, шумно выдохнул. Задумался; и Николас повторил:
— Чего хотела Эло Ниир, если не убить тебя?
Эрвин помолчал.
— Понимаешь, — медленно сказал он, — несмотря ни на что, я не мог оставить дядю Сана. У меня не было коллектива, но у меня был учитель. Он очень хороший человек. Очень добрый. Он единственный, кому я дорог — там. И когда я узнал… Я понял, что должен ему позвонить. Для этого нужен был мантийский коммуникатор. Я знал код прямого доступа, но с другого устройства он бы не сработал. В офисе Неккена были агенты. Мне пришлось продавить одного из них. Так всё и вышло.
Он снова замолчал, опустил глаза. Николас ждал.
— Дядя Сан понял, — сказал Эрвин, наконец. — Поблагодарил. Он сказал, что рад за меня и что я перед ним не виноват. И что я не единственный. Но Эло Ниир не знала содержания нашего разговора. Она или Эрт Антер, кто-то решил, что я неадекватен. Что у меня срыв, как у Реми Рейоса. Моим сведениям нельзя верить. И что это можно доказать дяде Сану.
— Кто это — Реми Рейос?
— Он работал на Гиакенене, — сказал Эрвин. — Это был самый серьёзный провал Комитета. Я теперь, наверно, второй. Но поглядеть на теперешний Комитет… Им нужно было меня спровоцировать, Ник. Чтобы я повёл себя неразумно. Агрессивно. Получить доказательства. Поэтому они поймали тебя. Я очень испугался. Но я удержался. У меня всё получилось. И у них не осталось выхода. Теперь их дисквалифицируют и будут лечить.
— Лечить? — переспросил Николас и подумал, что на Манте всё-таки есть своего рода пенитенциарная система. Впрочем, об этом можно было догадаться и раньше. Идея клетки для директора Йеллена председателю Комитета явно не казалась отвлечённо-фантастической.
— Да, — кивнул Эрвин. — Реабилитировать. Сотрудник Комитета так действовать не должен.
— Их вылечат, — сказал Николас со скрытой иронией, но Эрвин понял и миролюбиво заметил:
— Так их.
Потом он усмехнулся, но улыбка быстро сошла с его лица.
— Я не знаю, откуда они берутся, — сказал он. — Найру «дитя войны», но Эрт Антер — нет. Дефект операции? Или воспитания? Заметили бы раньше. Должно быть, дефект психомаски. Но меня удивило другое. Когда Эло Ниир играла с Доном Эйном, она получала удовольствие, а он — нет. А ведь он был легионером с четырьмя звёздами. Сейчас трудно сказать, но, наверно, я тогда решил, что оставлю Манту. Вернее, не решил. Допустил возможность.
Не говоря ни слова, Николас внимательно смотрел на него — чуть вскользь, мимо взгляда, не требуя откровенности. Эрвин сжал зубы, скулы его очертились резче.
— Полковник был хорошим человеком, — сказал он глухо. — И до, и после. Достойным. Иначе он не стал бы другом дяди Сана. Но после — он вызывал жалость. Я не знаю, как объяснить. Его уважали за его решение. И вообще уважали. Но это всё равно не было правильно. Циалеш был моим первым внешним заданием, до этого я не вживался в чужую ментальность. Через несколько лет после того, как я натурализовался, случилась революция. Потом началась Гражданская. И я понял, что с Циалешем будет так же. Так же, как с полковником. Вы стали бы хорошими мантийцами. Самыми лучшими. Но не должны стать.
Николас молча опустил голову ему на плечо.
— У меня не было коллектива, — продолжал Эрвин, — поэтому мне легко было уйти. Особенно после натурализации. На некоторое время даже по инструкции положено забыть о первой личности. И я забыл. А потом у меня появился ты. Я не рассчитывал. Не надеялся. Когда я понял, что это… что это такое, я был счастлив как сумасшедший.
— Коллектив? — улыбнулся Николас. Эрвин посмотрел удивлённо.
— Откуда ты знаешь?
— Догадался. Но неужели в коллективе все… так друг друга любят?
— Да, — сказал Эрвин. — Может быть десять, двадцать человек. Я люблю тебя двадцатью любовями. За всех.
Николас потёрся лбом о его плечо, потом приподнялся и поцеловал его.
Он не знал, в каком состоянии раны Эрвина, боялся причинить ему вред и пытался удержать свой вес на руках, но Эрвин не считал нужным осторожничать. Силы в нём по-прежнему было немеряно. В итоге Николас оказался лежащим поперёк его груди, голова на сгибе локтя, ноги в кресле. Вид у Эрвина был очень довольный. Николас улыбнулся.
— У меня любовь только одна, — сказал он, — но она вся твоя. Господи, что я говорю. Выражаюсь как герой сериала. Мелодрама. Но правда, Эрвин.
— Это не мелодрама, — мудро заметил Эрвин, — это ксеносоциология.
Николас засмеялся и попытался устроиться удобнее — головой на его груди. Эрвин опустил ладонь ему на шею, погладил, и Николас закрыл глаза.
— Говорят, Акена боится Сана Айрве, — заметил он почти беспечно.
— Я тоже слышал, — Эрвин сделал паузу; Николас точно воочию увидел, как он недоумённо моргает. — Я не знаю, как его можно бояться. Но всё равно, это хорошо.
— Хорошо, — согласился Николас. — Акена не станет воевать с ним.
— Но она не изменится, — сказал Эрвин. — И Комитет не прекратит работу. Этому не будет конца.
Николас вздохнул. Поднялся из объятий Эрвина, сел на краю постели.
— Да, — сказал он, — это не вселенское братство. А разве когда-то было по-другому? По крайней мере, война остаётся холодной. Я теперь думаю о Циа, Эрвин. Вернее, о планах Акены на нашу социальную аномалию. Ей нужен был Легион, чтобы чувствовать себя защищённой. Теперь он ей необходим. И делать его придётся из Народной Армии. Из элитных её частей.
Николас поймал себя на том, что говорит рублеными фразами, как Эрвин; это его позабавило. Эрвин моргнул и наклонил голову к плечу. Некоторое время он смотрел на Николаса, озадаченно хмурясь. Потом удручённо покачал головой.
— Тогда я уйду в отставку, — сказал он. — Иначе мне придётся этим заниматься.
Николас усмехнулся. Ах, железяка, подумалось ему, если бы мы могли просто уйти в отставку… у нас будет ещё три недели отпуска, и всё.
— Эрвин, — сказал он негромко, — если ты не будешь этим заниматься, этим будет заниматься кто-то другой.
Чёрные глаза Фрайманна сузились.
— Человек, который боится Манты и ненавидит её, — продолжал Николас. — Однажды леди Тикуан отдаст приказ, и он его выполнит. Возможно, в тот момент он будет стоять на мостике «Трансгалактики». Этого нельзя допустить.
На минуту лицо Эрвина утратило всякое выражение. Потом он обречённо вздохнул.
— В конце концов, — сказал он, — ты всё-таки меня перевербовал.
В этих местах серебряная пустыня подбиралась к самому морю и уходила в него, как бесконечный пляж. Одаль высились скалы, изломанные прибоем. В их расщелинах ютились лишайники и кусты. Сейчас царствовала весна, и даже эти сирые просоленные растения выглядели нарядно.
