Вечеря была устроена в саду за селением, в котором росли смоквы и лимонные деревья. Когда мы с сестрами подошли к поляне, все приглашенные были уже на месте. Для обычных гостей на траве были расстелены вышитые покрывала. Назаретянину же с его учениками были постелены ковры. Вокруг поляны толпились простые люди, не приглашенные к столу. Среди них были как мои бывшие односельчане, так и жители близлежащих селений, которые, услышав о чуде, совершенном Назаретянином в Вифании, поспешили сюда, чтобы собственными глазами узреть восставшего из мертвых.
Завидев нас, Назаретянин приподнялся на локте и призывно взмахнул рукой:
– Иди сюда, Лазарь! Здесь для тебя оставлено место!
– Иди, – тихо шепнула мне Мария. – Сын Божий зовет тебя.
И снова я не стал спорить с сестрами. Оставив их, я подошел к тому месту, где возлежал на ковре Назаретянин. Поджав ноги, он освободил место, чтобы я смог присесть.
– Ну, как ты себя чувствуешь, Лазарь? – улыбнувшись, негромко спросил он.
– Как и должен чувствовать себя покойник, – так же тихо ответил я.
Назаретянин усмехнулся и пригубил кубок, наполненный красным виноградным вином.
– Зачем ты это сделал? – спросил я.
– Во славу Божию, – ответил Назаретянин, поставив кубок на землю рядом с собой. – Я есмь воскресение и жизнь. Верующий в меня, если и умрет, оживет.
– Но я-то в тебя не верю, – сказал я.
Назаретянин даже бровью не повел.
– Зато посмотри, сколько людей собралось здесь, чтобы взглянуть на тебя, – наклонившись ко мне, заговорщическим полушепотом произнес он. – И все они теперь уверуют в Сына Божьего.
– И что с того?
– Вера спасет людей.
– Людям нужна не вера, а хлеб каждый день.
Назаретянин хотел было что-то мне ответить, но, заметив, что в его сторону направляется сестра моя Мария, обратился к ней:
– Что хочешь ты, женщина?
Мария молча опустилась на колени и из кувшина, который находился у нее в руках, вылила на ноги Назаретянина не меньше фунта драгоценного мира, после чего, склонившись к самой земле, отерла ноги его своими густыми черными волосами.
По воздуху поплыли волны благоухания, и народ, столпившийся вокруг поляны, на которой свершалась вечеря, восторженно загудел.
– Это миро стоит не менее трехсот динариев! – вскочив на ноги, возмущенно закричал на Марию один из учеников Назаретянина, имя которому было Иуда Симонов Искариот. – Эти деньги можно было бы раздать нищим, умирающим от голода!
– Оставь ее, – приказал Иуде Назаретянин. – Нищие всегда рядом с вами, а я – не всегда.
С недовольным выражением на лице Иуда уселся на свое место.
Представление было разыграно великолепно и, наверное, произвело должное впечатление на тех, кто наблюдал за всем происходящим со стороны. Да только мне доподлинно было известно, что те самые триста динариев, на которые Мария купила миро, дал ей, достав из своего денежного ящика, тот самый Иуда Искариот, который теперь возмущался ее расточительностью.
– Ешь, Лазарь. – Назаретянин пододвинул ко мне блюдо с жареной птицей, обсыпанной мелко нарубленной зеленью. – Курица приготовлена отменно – давно не ел ничего более вкусного.
– Мертвому пища не нужна, – ответил ему я.
Назаретянин даже и не подумал возражать.
– Ну, тогда сделай хотя бы вид, что ешь, – сказал он. – Те, кто собрался здесь ради того, чтобы увидеть тебя, должны поверить в то, что ты по-настоящему воскрес.
– А по-настоящему вернуть человека к жизни ты, конечно же, не в силах? – спросил я у Назаретянина.
– Я есмь воскресение и жизнь… – снова начал он.
– Это я уже слышал, – перебил его я. – Ответь на вопрос, который я тебе задал.
– Я не вижу смысла в твоем вопросе, Лазарь, – покачал головой Назаретянин. – Ты ведь и сам знаешь, что такое смерть.
– Знаю, – кивнул я.
– Ну а раз так, не задавай глупых вопросов, а делай вид, что наслаждаешься вкусной едой. – Назаретянин отломил от курицы ногу и протянул ее мне. – Ешь.
Что он точно умел, так это подчинять себе волю других людей. Мне еще многое хотелось ему сказать, но я покорно взял из его руки куриную ногу, к золотистой корочке которой пристали крошки зелени, и, оторвав зубами кусок мяса, принялся старательно его пережевывать.
Назаретянин вновь поднял кубок с вином, отсалютовал им собравшимся вокруг поляны людям и, прежде чем выпить, громко произнес:
– Всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовеки!
– А как насчет смерти? – спросил я, бросив на пустую глиняную тарелку обглоданную куриную кость.
– Что именно? – удивленно посмотрел на меня Назаретянин.
– Ты можешь снова сделать меня мертвым?
– Ты хочешь вновь умереть?
– Я и так мертв.
– В таком случае я не пойму, о чем ты просишь, – лукаво улыбнулся Назаретянин.
– В словесных спорах ты, несомненно, сильнее меня, – язвительно улыбнулся я. – Но ты ведь прекрасно понимаешь, о чем я говорю, поэтому не уходи от ответа. Можешь ли ты вновь вернуть меня туда, откуда призвал?
– Тебе не по вкусу земная жизнь? – изобразил удивление Назаретянин.
– Жизнь нравилась мне, когда я был живым. Теперь, когда я мертв, я должен находиться там, где и положено находиться мертвому. Тело мое должно гнить в гробу, а сознание…
– Душа, сын мой, – со всепрощающей отеческой улыбкой поправил меня Назаретянин.
– Называй это как хочешь, – тряхнул головой я. – Но та часть меня, которая не подвержена тлению, после смерти должна пребывать там, где уже ничто не напоминает о жизни.
– Я есмь воскресение и жизнь, – со значением произнес Назаретянин. Подняв указательный палец, он повторил это еще раз: – Воскресение и жизнь! Но отнюдь не смерть, Лазарь. Над смертью не властен никто.
– Значит, ты не можешь снова сделать меня мертвым, – подытожил я.
– Ты знаешь о смерти больше, чем любой другой, топчущий эту землю, Лазарь, – ласково улыбнулся мне Назаретянин.
– Больше тебя? – недоверчиво прищурился я.
– Я вообще ничего не знаю о смерти, – усмехнулся он. – И никогда не узнаю, потому что я бессмертен.
– Ты в этом уверен?
– Бог не может умереть. Я покину землю, когда Отец Мой Небесный призовет меня к себе. Но для меня это будет не смерть, а переход в иную ипостась.
– А что делать мне?
Назаретянин вложил мне в руку серебряный кубок и наполнил его красным вином из кувшина.
– Пей вино, Лазарь, – сказал он. – Наслаждайся жизнью, пока у тебя имеется такая возможность.
Голос Назаретянина был ласковым и даже как будто сочувственным, но слова его звучали для меня как издевка. Мне хотелось выплеснуть вино в лицо Назаретянину, но, встретившись со взглядом его блеклых серо-голубых глаз, в которых, казалось, навечно отпечаталась смертельная усталость и тоска, я послушно поднес кубок к губам и, запрокинув голову, влил вино в горло.
