Монахи установили свою церковь в лагере и оставили в ней брата Анжело. Он сидел в тесноте будки, чувствуя, как жара проникает сквозь грубую домотканую рясу, покалывая кожу тысячами крошечных иголочек. Он отбросил мысли о жаре, как посторонние, думая о бесконечной задаче своего духовного общества, о непрерывной борьбе за превращение людей из того, чем они были, в то, чем они должны стать. Осознав, что подошел к границе греха гордыни, он рывком вернулся к окружающей действительности. Через сетку он видел бледное лицо, дрожащее от освобожденных эмоций, с широко раскрытыми глазами. Литания греха была слишком знакомой; человеческое существо способно только к определенным эмоциям, определенным действиям, которые уже надоели ему из-за постоянного повторения. Но грех был слишком тяжелой ношей, чтоб его мог нести один человек.
– …и, брат, однажды я украл порцию еды. Я пошел в столовую второй раз и соврал, когда меня спросили. Это была тушеная рыба. Я съел порцию, которая должна была достаться другому – но я был так голоден.
Голод духовный значит больше, чем голод плоти – и все же, разве можно ставить человеку в вину желание выжить? Брат Анжело размышлял над этим вопросом, пока список пустячных грехов рос. Если человек – животное, как оказывалось в большинстве случаев, то выживание – важнейшая задача, а если он больше, чем животное, каковым он несомненно является, то он не должен уступать своим основным инстинктам.
И все же, если он умрет, полагая, что он высшее существо, что тогда?
Может ли быть Вселенское Братство достигнуто только в общественном пренебрежении к смерти?
Такие мысли граничили с ересью, и брат Анжело осознал коварную привлекательность теологической дискуссии. Он не должен отвечать на вопросы – он должен только действовать. Если он сможет облегчить ношу хотя бы одного человека, то его жизнь не будет прожита впустую. Всемирное учение о всеобщем Братстве содержало ответ на любую боль, на любой вред, на любое отчаяние. Ни один человек не был отдельным существом. Все принадлежат к человеческому обществу. Боль одного – это боль всех. И если бы все люди смогли осознать истину девиза «Туда, но ради Божьей милости, иду», настало бы второе пришествие Христа.
Он никогда не увидит этого. Люди размножаются слишком быстро и путешествуют слишком далеко. Но ради этой задачи стоило жить, это было целью его посвящения.
Тонкий голос из-за сетки прекратил свою литанию греха. Бледное лицо было напряжено, в глазах читалось предчувствие. Брат Анжело включил свет благословения. В крутящемся калейдоскопе красок лицо казалось не таким материальным, более возвышенным.
– Посмотри в свет прощения, – сказал он мягко. – Омойся в пламени праведности, и она очистит тебя от всех грехов, от всех невзгод. Примкни к благословению Вселенского Братства.
Свет был гипнотическим, субъект – впечатлительным, монах – опытным мастером своего дела. Бледное лицо расслабилось, в глазах пропал жадный блеск, умиротворение размягчило черты. Субъективно человек испытывал стесненное покаяние. Позднее он получит свой хлеб прощения.
У подножия холма, на котором стоял Верхний город, брат Бенедикт оглянулся. Ему виден был флажок на шпиле церкви; он мог представить себе очередь людей, ожидающих входа в будку. Более молодой монах мог бы обрадоваться такому проявлению набожности; но брат Бенедикт знал, что большинство стремилось получить только вафли с концентратами, которые дадут после причастия.
Но сначала они должны были пройти под светом благословения. Это был честный обмен.
Улицы Верхнего города были широкими, хорошо вымощенными, на них не было пыли и грязи. Сандалии издавали слабые шаркающие звуки, когда он наступал на булыжник, окружающий здание заводской постройки. Турист, полулежа в кресле, лениво поднял руку в приветствии.
– Добро пожаловать, брат. Ты пришел обратить язычников в свою веру?
– Я пришел, чтобы у людей была возможность обратиться к ценностям благотворительности. – Брат Бенедикт протянул кружку для подаяния. Кружка была из дешевой пластмассы, вся обитая, поцарапанная, такая же грубая, как его ряса. – Пожертвуйте, сэр.
– Почему? – Турист желал развлечься. – Почему я должен отдавать то, что имею?
– Вы видите, что люди голодают. Разве этого недостаточно?
Этого было достаточно, и он знал это, но он играл в эту игру так часто, что сердцем знал ожидаемые ответы. Его ряса вызывала определенную реакцию. Его просьба вызывала заезженные шутки. Его аргументы были прелюдией к неохотной оплате. Фокус заключался в том, чтобы вызвать у слушателя желание пожертвовать. Никогда не следует заставлять собеседника чувствовать себя подчиненным, нехорошим или мелочным.
– Люди не заслуживают уважения, – заметил турист. – Скажи мне, брат, справедливо ли, что слабый должен жить за счет сильного?
– Нет, брат, это не так, – согласился Бенедикт. Его глаза внимательно рассматривали собеседника. Гладкий, в меру упитанный, одетый в роскошный костюм. На его пальце что-то ярко сверкнуло. Кольцо со странной гравировкой блестело в лучах солнца. Бенедикт узнал эти приметы.
– Вы играете, брат? Вы профессиональный игрок? – Турист казался встревоженным. Многие выглядели так под пристальным взглядом Бенедикта. Они не понимали, чем выдали себя.
– Как ты?.. Да, я играю.
– И, значит, вы верите в удачу. – Монах кивнул. – Жизнь подобна лотерее, мой друг. Мы рождаемся в обстоятельствах, которыми никак не можем управлять. Некоторые наследуют богатство, другие – нищету. Некоторым дан дар интеллекта и сила воли. У других нет ничего, и они умирают с тем, с чем были рождены. В великой игре судьбы не все могут выиграть.
– Верно. – Турист выглядел задумчивым. Он еще внимательнее слушал Бенедикта.
– За столом, когда ты выигрываешь, разве ты не оставляешь немного монет крупье? Разве ты не тратишь малую толику на умиротворение госпожи, которой поклоняешься? Я имею в виду госпожу Удачу.
– Ты знаешь игроков, брат.
– Но тогда в игре судьбы, в которой ты был так удачлив, почему бы не дать мелочь тем, у кого ничего нет? – Бенедикт протянул свою кружку. – Неудачникам, брат, тем, кто был рожден для проигрыша.
Он не испытал никакой гордости за свои действия, когда турист бросил деньги в кружку. Человек оказался великодушным, а гордость грех. И у нищего нет никаких причин быть гордым.
Пирс Квентин, управляющий резидент Гата, задумчиво погладил свое выбритое лицо и уставился на кровавый шар солнца. Оно медленно опускалось в свинцовые волны океана. Он раздраженно подумал, что оно могло бы и поторопиться.
Оно всегда было одинаковым перед бурей, это чувство усиливающегося напряжения и растущего раздражения. Плохие черты для человека, который должен успокаивать богатых и власть имущих. Хуже, когда он должен идти по узкой тропинке между обеспечением им комфорта и безопасности и риском вызвать их недовольство. Все же каждый раз, когда подходило время бури и корабли начинали прибывать, он чувствовал одно и тоже; как будто бы каждая буря была кризисом, который необходимо встретить и преодолеть… и как будто бы однажды кризис окажется слишком сильным. Он не хотел думать о том, что случится тогда.
