и – весьма пикантно – небольших листьях щавеля. И только тут заметил, что камера повернута в мою сторону, а Таллертон с интересом смотрит на то, как я ем. Я зацепил вилкой листик щавеля и манерно отправил его в рот. Возникла некоторая пауза. Нарушил ее капитан, своей вилкой варварски размявший идеальный брусочек печенки.
– Сдается мне, мистер Лэнни, что это вовсе не куриная печенка, – вполголоса проговорил он.
– А что же это? – весьма легкомысленно спросил я, отправляя в рот еще один кусочек превосходно прожаренной печени.
Таллертон дождался, пока я его проглочу, и торжественно объявил:
– Могу поздравить вас, мистер Лэнни, с приобщением к нашей культуре!
Я недоуменно уставился в свою тарелку.
– Они взяли образцы наших тканей во время так называемого сканирования отпечатков пальцев, – буднично заметил капитан.
Только тут до меня дошел смысл сказанного Таллертоном. Не скажу, что испытал какой-то сверхъестественный шок, но в любом случае потрясти меня ему удалось. Хотя после того, как я в прямом эфире попробовал таиландских личинок, казалось, что подобное уже невозможно.
– Хмм… Надо… надо признать, вкус действительно необычный, – протянул я, вспомнив про включенную камеру и призывая на помощь всю свою журналистскую выдержку. – Но ведь по идее она, как и человеческое мясо, должна быть чрезвычайно сладкой?
Таллертон с улыбкой погладил подбородок, и камера плавно повернулась в его сторону.
– Конечно же, тут все крайне непросто. Начиная с крайне сжатых сроков приготовления семи видов необходимых клеточных тканей и заканчивая секретами обработки перед процессом приготовления, – сказал он, явно наслаждаясь происходящим. – Я могу открыть только некоторые из них…
Тут позади него с шумом распахнулась тщательно замаскированная дверь – и в зал, гремя колесами, вкатился боевой робот, точь-в-точь такой, какого мы встретили в коридоре по пути сюда. Капитан, все же рискнувший попробовать блюдо из собственной печенки и с недовольным видом только-только проглотивший первый кусок, мгновенно бросился под стол. Робот чуть сдвинул одну из пулеметных турелей и короткой очередью вдребезги разнес телекамеру.
Мы с Таллертоном застыли на своих местах, боясь пошевелиться. Робот тоже замер, и лишь тихое завывание пулеметных турелей, синхронно двигающихся то влево, то вправо, давало понять, что он по-прежнему работает.
– Торкинс, – просипел Таллертон, осторожно отъезжая в своем кресле подальше от стволов, выискивающих новую цель. – Торкинс!
В зал вбежали четыре человека в красных комбинезонах с какими-то трубками наперевес, и рассредоточились позади робота, по двое с каждой стороны. При виде этих людей Таллертон прекратил движение и, закрыв глаза, застонал. А я с удивлением обнаружил, что вслед за капитаном исчез и его стул.
В коридоре раздались чьи-то гулкие шаги – и из-за робота появился человек в скафандре нашего лайнера. Он сделал движение рукой, и один из стволов робота мгновенно замер. Раздался оглушительный выстрел, и ближайшая к Таллертону свеча вмиг потухла, чадя оплавленным воском.
Вошедший вскинул к предплечью сжатый кулак – словно спортсмен, добившийся очередного успеха. Потом поднял вторую руку и беззаботно снял с головы шлем. Я чуть не ахнул – на нас торжествующе глядел пилот скоростного лайнера «Уинстон Черчилль» Фаж Лизье!
– Добрый вечер, дядюшка! – со злой издевкой произнес он. – Я надеюсь, ты уже успел удовлетворить свое чванство? А то нам с ребятами не терпится испробовать твой желудок, фаршированный твоим же сердцем и мозговыми оболочками.
Боевики дружно загоготали. Таллертон посерел.
– Надо было настоять тогда на аборте, – взбешенно прорычал он, приподнимаясь из-за стола. Четверка у входа торопливо щелкнула затворами своих смешных трубок.
– Спокойно, спокойно… – поднял руку пилот. – Этот сыч уже не опасен.
Он повернул голову ко мне.
– Мой дядя, конечно, ничего не рассказал вам о нас, истинных последователях Линка Тропа?
Я помотал головой.
– Мы уже лет пять как отказались от их убого старческого самоедства и предпочитаем есть других людей. Само собой, уважаемых и знаменитых. И сегодня благодаря мне, мы заполучили не только образцы клеток десятка тысяч орбитальных знаменитостей, но и главный биологический реактор, а вместе с ним и центральную генотеку станции!
Таллертон рухнул в кресло, словно из него выпустили воздух.
– Да, да, дядя! И можешь сколько угодно взывать по внутренней связи к диспетчерской – твой Торкинс уже давно переметнулся на нашу сторону. Так что ваши бравые старперы, поднятые им по боевой тревоге, которую в разговоре с гостями ты так прозорливо обозвал учебной, сидят сейчас вдоль всего периметра нашего сектора, даже не подозревая, что все пути в центральную сферу блокированы. Кстати, дядя, ты, надеюсь, оказал мне любезность и успел внести данные капитана и этого его зануды первого помощника в центральную генотеку?
Фаж Лизье довольно рассмеялся.
– На что вы рассчитываете? – холодно поинтересовался бледный Таллертон, пришедший, наконец, в себя. – На разблокировку дверей и прорыв в центральную сферу уйдет не больше трех суток и…
– Ладно, хватит болтать! – прервал его пилот и ощерился, точно так же как тогда, в том служебном отсеке на лайнере. Робот за его спиной тяжело переместился в сторону и взвизгнул стволами. – Двигай вперед, составишь компанию своим флотским заложникам!
Таллертон медленно поднялся, явно прикидывая, успеет ли он допрыгнуть до горла своего столь любезного племянничка. Вновь угрожающе взвыли турели робота.
– А вы, мистер Лэнни, останетесь здесь, – продолжил пилот. – И постарайтесь экономить воду – нам, скорее всего, будет недосуг с вами нянчиться, так что вы вряд ли выйдете отсюда ранее, чем через трое суток.
Я учтиво кивнул головой, чем, похоже, озадачил его – он, видимо, ждал какой-то слабовольной истерики. Так и не заметив, что стол сервирован на троих, чем собственно и объяснялась мое спокойствие, Лизье резко отдал какую-то команду, двое его ребят подхватили бледного Таллертона под руки и потащили в коридор, куда уже выкатился робот. Лизье снова нахлобучил на голову шлем скафандра и вышел следом. Пара оставшихся боевиков, держа меня на прицеле, прикрывали его до последнего шага по залу. Лишь когда их предводитель исчез из поля моего зрения, они покинули свои позиции в дверном проеме – и огромная плита тут же встала на место.
Я выждал несколько секунд, затем откинул скатерть и заглянул под стол. Капитан «Уинстона Черчилля» лежал, согнувшись в позе эмбриона, крепко сжимая ножку стула. Его трясла крупная дрожь.
– Капитан, что с вами?!
С ухнувшей в пятки душой я не без труда вытянул его из-под стола, стараясь не опрокинуть на спину – при любых припадках главное, чтобы у человека не запал язык и чтобы он не мог захлебнуться собственной рвотой.
Язык у капитана был на месте. Он тяжело дышал и что-то
