– А чего это Ангел поминает – всуе – чью-то мать-старушку? – брезгливо передёрнув плечами, удивился Лёха. – Мудак, что ли? Мы же, блин витаминный, обязательно стукнем господину епископу. Причём, лично, старательно, и ничего не скрывая. Типа – ближайшая встреча назначена на послеобеденное сытое время…
– Обязательно настучим, – решительно подтвердил Хан. – Как последние гнилостные суки… Ты, брат, новенький?
– Новенький, – сознался Ангел, чьё лицо было спрятано за стандартным шлемом-маской.
– Ещё раз скажи. Пожалуйста.
– Ну, новенький…
– Откуда берут таких добросердечных недотёп? – показушно удивился Лёха. – Надо рявкнуть в ответ, мол: – «Всем лечь на пол! Стреляю без предупреждения! Лечь, говнодавы дешёвые! Кому, так его и растак, сказано? А длинные языки, на раз, запихать в жирные задницы! Считаю до трёх! Дальше, мать вашу, не умею. Извините. Один, два…». А после этого – мочить, мочить и мочить! Каблуком уставного ботинка – по наглым и самодовольным рожам. Дабы показать, кто является в «Чистилище» полновластным и строгим хозяином… Чего непонятного?
– Всё понятно, – торопливо подтвердил Ангел.
– Охренеть…
– Ты, Хан, совсем фишки не рубишь, – хмыкнул Лёха. – Учишь тебя, узкоглазого, учишь. Всё – без толку. Степной урод, короче говоря. Полный урод и законченный…
– Вы нарушаете шестой и седьмой пункт лагерного Уложения, – дрогнув голосом, заявил Ангел. – Я буду вынужден…
– Вынуждена.
– Что? – непонятливо переспросил Хан. – Как это – вынуждена?
– Так это. Перед нами – девица.
– Что такое? – возмутился Ангел, бестолково шаря ладошкой по кобуре с лазерным пистолетом. – Да я…
– Молчать! – распорядился Лёха. – Эта девица, брат степной, уже давно на тебя посматривает с вожделенным пиететом. С самого вчерашнего утра. Ангелом буду.
– С пиететом? Это как? – уточнил непонятливый Хан.
– Ну, хочет, чтобы ты, морда узкоглазая, стал её тайным любовником. То бишь, пылким и неутомимым тайным любовником. Правильно я говорю, мадам?
– Не правильно! – снимая с головы чёрный шлем, обиделся Ангел. – Я по-честному…
«Однако», – мысленно восхитился Лёха. – «Вполне симпатичная девица. Стройная, черноволосая, коротко-постриженная. Глаза чуть вытянутые, фиолетовые такие, доверчивые. Прямо как у экзотических горных лам, обитающих в таинственных и суровых Кордильерах. Не обязательно, что только в горах… Есть такой роман. Такой, слов нет… Нет, да и быть не может. Называется – «Город и псы». Автор – Марио Варгас Льоса, перуанец. Если, конечно, я правильно запомнил… Какая вещь! Какая замечательная, правильная и бесподобная вещь! Кто не читал «Города и псов» – дурак тот. Дурак, сволочь, тварь, пэдораст, недоносок и последний подонок. Ладно, проехали… О чём это я, то бишь?».
Выяснилось, что он – в данной нестандартной ситуации – является третьим лишним.
Хан о чём-то заинтересованно шептался с черноволосой «церковницей». Или же это она с ним – шепталась? Сложный вопрос. Риторический и практически неразрешимый…
– А когда целоваться начнём? – меланхолично поинтересовался Лёха. – Всё к этому, судя по всему, и идёт.
– Тебя забыли спросить, – откликнулся Хан. – Пшёл…
– Греби отсюда, пёс, – посоветовал (посоветовала?), Ангел. – Пока цел. Гнида подзаборная…
– Как скажете, милые друзья. Без вопросов.
Неторопливо пройдя между длинных рядов двухъярусных коек – до распахнутых входных дверей – он обернулся.
Обернулся, и мысленно восхитился: «Действительно, целуются, морды! Да, ещё как, мать моя! Типа – с самым серьёзным продолжением… И чего, интересно, «церковница» нашла в нашем Хане? Низенький, кривоногий, желтолицый. Шансов пройти на третий уровень – ноль. Никто ещё из диких степняков даже второго уровня никогда не проходил. Всех забирали, типа – в расход. Хотя… Что – хотя? Не наше дело. Двигаем. В том плане, что бодро и весело шевелим недозрелыми помидорами… Недозрелыми? А, то! Зрелых, вообще, в природе не существует. А перезрелые, они сугубо в гробу. Типа – с белыми пафосными наконечниками…
На выходе из казармы его попытались остановить. В том плане, что какая-то мерзкая падла, облачённая в светло-серый комбинезон, небрежно прохрюкала:
– Стоять! Кто такой?
– Из попы – твоей кривоногой жёнушки – перезрелый гной, – презрительно откликнулся Лёха.
– Что?
– Через левое плечо! Для кого, боец, Уставы писаны? Для тупых чертей из придуманного Ада? Молчать, тварь охреневшая! Как должно спрашивать у неизвестного? Мол, пароль-ответ? Где – при этом – должен находиться пистолет? Почему вторая рука не сжимает рацию? Отвечать, когда спрашивают!
– Да, я…
– Головка от межзвёздной ракеты «Заря»… Кто таков? Изволь, разгильдяй, представиться по всей форме! Ну?
– Богомил Радов, сержант второй роты специального батальона имени «Святого Августина»! – ожидаемо вытянулся в струнку Ангел.
– Богомил, понимаешь, – начальственно поморщился Лёха. – Смех не смешной… Вольно, боец. На первый раз прощаю. Так и быть. Свободен… Стоять! Изволь, боец, сообщить епископу Альберту, что с ним хотят поговорить.
– Кто – хочет поговорить?
– Я.
– Э-э-э…
– Алексей Петров. Старший по второму мужскому бараку переселенцев. Въехал, родимый?
– Так точно. Доложу.
– Молодец. Свободен… Впрочем, можешь не утруждаться.
– Почему?
– Епископ сам всё скоро узнает, – Лёха – поочерёдно – ткнул пальцем в ближайшие три камеры видеонаблюдения. – Доложат, твари…
На плацу проходила стандартная утренняя зарядка. Переселенцы были построены в компактные группы – так, чтобы обитатели разных бараков не могли общаться между собой.
– Бодрей, веселей, чётче! – звонко – через мегафон – командовал Ангел, отвечавший за физическую подготовку переселенцев. – Машем ногами, машем. Активнее! Выше! Усерднее! Нашему Создателю нужны только здоровые и бодрые слуги. Способные рьяно трудиться и создавать реальные материальные ценности… А что ждёт слабосильных хиляков и наглых лентяев? Куда их всех, сволочей, отправят? Отвечать!
– В расход! – дружным хором, не прекращая вразнобой махать ногами, ответили переселенцы.
– Молодцы! Переходим к отжиманиям! Не сачковать, переселенцы! Грудью касаемся земли! Грудью, а не выпуклыми и жирными животами… Переселенец Капуста!
– Я!
– В карцер захотел?
– Никак нет!
– Упал, отжался. Ещё, ещё, ещё… Теперь приседания… Молодцы! Снова машем ногами! Выше! Активнее! Усерднее!
Лёха, дождавшись подходящего момента, посмотрел направо, где занимались спортивной подготовкой обитательницы женских казарм «Чистилища».
«Какая же Жаба неуклюжая! Описаться можно – от гомерического смеха», – доложил насмешливый внутренний голос. – «А, вот, и наша симпатичная Графиня. Эстетичная, надо признать, картинка. В том смысле, что здорово у неё получается – ногами махать. Стройными и длинными, блин горелый, ногами. Неплохо было бы её – того самого. Да, много-много раз подряд, удержу не зная… Кстати, братец, меня тут терзают смутные и навязчивые сомнения – относительно аристократичности происхождения данной ногастой особы. Почему, спрашивается, терзают? Не знаю, честно говоря. Смутные и навязчивые ощущения, не более того… Папа – бургундский граф? Мама – итальянская маркиза? Бабушка – польская потомственная дворянка? Ну-ну. Откровенным перебором попахивает… А, как это можно проверить? Получается, что никак…»
На завтрак переселенцам были предложены говяжьи сосиски с варёными бобами и зелёным горошком.
– Всего две сосиски на брата? – обиделся прожорливый Капуста. – Позавчера было по три. Жадные и меркантильные сволочи… А почему кофе такой жидкий и совсем несладкий?
– Молчать, быдло переселенческое! – велел проходящий мимо дежурный Ангел. – Ещё одно замечание в адрес Администрации, и отправишься в карцер. Недели на полторы. С ежедневной поркой.
– Виноват, исправлюсь, – истово заверил Капуста, а когда Ангел удалился, продолжил ворчать: – А бобы, так его и растак? Почему они такие мелкие и жёсткие? А?
