— …стюард яхты «Звезда небес», имею благодарности от пассажиров…
— …рецидивист, сел по обвинению…
— …выросла на Траверже, в приюте для сирот…
Рефаимы продолжали безумствовать.
Секунда, когда снимаются запреты, мигнула и сгинула без следа. Марийка еще неслась, готова рвать и убивать, а навстречу ей пружиной уже распрямлялся «йети». Заль мало что успел: перекрыл киноиду намеченный «коридор», выставил руку, защищая горло — и все. Оба покатились по полу. Гитарист подмял девушку под себя. Раздался сухой хруст. Лючано очень надеялся, что это ломаются ребра Пастушки.
К сожалению, «йети» хрипло взвыл, разрушая надежду. К сцепившимся кинулся Бижан, на бегу ударил мыском ботинка, добавил каблуком… Грязно ругаясь, на помощь вехденам бежал легат — с явным намерением придушить суку, которую не удалось заклеймить. Его задержали двое Добрых Братьев, выломившись из кустов с оружием наготове. Легату повезло: кто-то из экипажа «Герсилии» вступил в бой на стороне Тумидуса.
— …мама моя, мама, где ты сейчас…
— Аллай-а!
— А мне, красивому, в отдельной камере…
Происходящее разбилось на отдельные кадры. Взмах ржавого тесака. Локоть попадает в захват. Треск сустава. Истошный вопль. Жирная туша возникает сбоку. Локомотив, взявшись не пойми откуда, сносит с ног безобидного кукольника…
«Ты жив, малыш?»
От удара затылком об пол он едва не потерял сознание. Толстый Ува навалился на жертву, забыв о страхе перед колдуном. Татуированная рожа перекошена от злобы, влажное бешенство глаз, где точки-зрачки тонут в омуте радужки; яма рта брызжет слюной…
Честно говоря, с испугом Лючано безнадежно опоздал. Раньше бы боялся, целее был бы. Королева Боль, ободряя, коснулась своего вассала, и тело само пришло в движение, вспоминая навыки экзекутора. Никогда он не входил в чужой ритм так быстро, как сейчас. Чудо, наверное; краткое, злое, кусачее чудо. Задыхаясь от смрадного дыхания Увы, кукольник воспринимал био-музыку во всей целостности: набат сердечной мышцы, биение крови в жилах, судороги легких — от начала до конца, в единой тональности.
Шлепок по щеке. Ладонь прилипает к горячей коже. Теперь — схватить мочку уха. Крутануть с вывертом. Выдернуть волос: здесь, рядом с шеей. Все, или добавить? Нет, все. Дело сделано.
Боль из затылка перетекла в кончики пальцев — и влилась в арима.
— Когда наш бот вышел из РПТ-маневра, аппаратура зафиксировала…
— Аллай-а!..
— Разгерметизация отсеков! Срочная эва… эва… эва…
Ува заорал, словно его поедали заживо, даже не удостоив котла. Стервенея, дикарь заработал кулаками. В мозгу взорвалась сверхновая; клацнули зубы, рот наполнился солоноватой жидкостью. Лючано ощерился, плюнув кровью в лицо Доброго Брата, и взял новый аккорд рождающейся симфонии. Бей, Ува! Бей, кореш! Не жалко! Вся моя боль — твоя. Без остатка. Ешь ее, пей ее, дыши ею, усиливая стократ…
— А-а-а!
Левая рука почти не слушалась. Доктор, у меня вывих плеча. Или перелом. Извините, доктор, ваш курс лечения восхитителен, но у пациента нет времени. Надо работать. Плести мелодию боли, ткать гармонию вопящих нервов. Королева стояла неподалеку, благосклонно улыбаясь. Движения арима сделались ватными, удары уже не причиняли вреда. Ува больше не кричал — храпел, по-жабьи выпучив глаза.
«Давай, дружок, давай. До болевого шока осталось чуть-чуть. Он в состоянии аффекта, но это преодолимо. Арим должен потерять сознание. Я хорошо тебя выучил, мой мальчик…»
— Немедленно покинуть следственный изолятор!..
— А он меня дубинкой — по почкам-цветочкам… чтоб следов…
— Грешен! Грешен аз!
Королева протянула Лючано узкий хлыст, и невропаст с благодарностью ухватился за подарок. Потребовалась вечность, чтобы сообразить: это не хлыст, а бич, витой бич, истончающийся к концу. Там имелся зазубренный крючок, глубоко засевший в мозгу Толстого Увы.
«Спасибо, Ваше Величество…»
С помощью бича он и отправил дикарю завершающий посыл боли. Арим обмяк, неподъемной грудой навалившись на своего палача. Сделалось трудно дышать. Лючано уцепился за бич… нет, уперся здоровой рукой в тело Увы… чувствуя под пальцами наэлектризованные волокна… извернулся… чудовищным усилием…
«Постарайся, малыш. Я тебя очень прошу…»
Он лежал на спине, тяжело дыша. По лицу текла кровь. Бич до сих пор оставался у него — гудящий канат, басовая струна. Вибрируя от напряжения, струна дышала жаром. И вела она к Юлии. К нагой богине, над чьей головой клубилось черное облако волос: туча нитей с крючками на концах.
Богиня не желала расставаться с обильным уловом.
Тысячерукий кукловод, она пыталась управлять сотнями марионеток сразу. Но силы иссякали. Заключена в слабую человеческую плоть, пожирая чужую способность к сопротивлению, богиня в то же время пожирала сама себя. Остановленная природой на середине пути к антису, в оболочке косной материи, дочь имперского наместника нуждалась в помощи. Иначе, разрядившись полностью, она рухнет в черную бездну безумия, увлекая за собой беспомощных кукол.
— Юлия, вы согласны? — по привычке хотел спросить Тарталья.
Нет, поздно. Ноги подкосились, он едва не упал, в последний момент чудом удержавшись за вибрацию бича. Знать бы еще, в каком из пластов бытия, опять слившихся воедино, ноги отказались держать его; в каком он ухватился за иллюзорную нить; где — за струну… Главное крылось в другом: он устоял, а богиня-Юлия во всех реальностях, сколько их ни было, вздрогнула и обернулась к нему!
Рывок вывел богиню из равновесия.
«Она обнажена! Как йонари из скита; как „овощ“ Пульчинелло. Сбросила с себя все покровы, всю шелуху, чтобы сила изверглась вовне, опутывая рефаимов. Изливаясь, Юлия открылась. Сейчас у нее не надо спрашивать согласия. Я случайно потянул за нить — и вот он, отклик! Карл, Гишер, вы видите?»
Маэстро с экзекутором отмалчивались, чувствуя, что увильнуть от работы им не удастся.
V
От ароматов тропических цветов кружилась голова. Стволы-великаны, опутанные кольцами лиан, надвинулись вплотную. Буйная зелень с пятнами кармина, бирюзы и янтаря взяла незваного гостя в окружение. Джунгли пытались растворить чужака в пряной кислоте, поглотить, оставить здесь навсегда. Издалека несся запах гари, щекоча ноздри предчувствием беды. Ветер над головой играл с клочьями дыма.
Джунгли горели, и пожар неумолимо приближался.
Радость моя, ты не хочешь отпускать добычу? Ладно, я согласен. Но столько тебе не удержать, нет. Ты распыляешь силы, дорогая. Не лучше ли оставить только самые ценные… м-м-м… экземпляры? Давай отпустим мальков, бесполезную мелочь? Вот, смотри: снимаем с крючка… аккуратно, стараясь не повредить… выпускаем в пруд… и этого… и вон того… Не надо о них сожалеть! Однажды ты уже прошла через ужас насильственного освобождения. Да, я знаю: тебе было больно и страшно. Ты едва выжила. Но сейчас все иначе, верно? Нет боли, нет страха. Нет палаты, где изможденная женщина ползет в неизвестность.
