— Да. Именно теперь.
— Я не хочу тебя потерять.
— Но если я останусь… — Уве сглотнул, пытаясь убрать ком в горле, от которого лицо само собой кривилось, и слезы собирались в уголках глаз. — Я буду уже не тем, кого ты…
Он умолк, и женщина с красивыми разноцветными глазами склонила голову, понимая и принимая то, что мужчина сказать не смог и не захотел. Две крошечные капли упали на стол, расползлись темными пятнышками.
— Я пойду с тобой, — сказала она.
— Никогда.
Туэрка вскинула голову с такой силой, что ее светлые растрепанные волосы взметнулись. подобно языкам бледного пламени.
— Ты хочешь командовать мной? — резко выпалила она.
— Нет. Но я хочу вернуться… теперь хочу. И мне нужно, чтобы было к кому возвращаться. Меня никто никогда не ждал. Никто… дорогой и близкий мне. Ни один человек. Никогда. Жди меня, и я вернусь.
* * *
Уве был готов к тому, что не придет никто. Был готов к тому, что соберется от силы десяток бойцов, может быть и меньше. Но к четырем вещам он был не готов и воспринял их последовательно, одну за другой.
Первое — в пустом ангаре у восточных ворот, который Холанн указал пунктом сбора добровольцев, оказалось не десяток солдат и даже не два десятка. Но как минимум тридцать человек, возможно немного больше. Уве заметил телохранителя адальнордского жирдяя, ветеран — сержанта Махада с его юной и неотступной тенью — Сэмом Акерманом. Других людей, которых помнил в лицо, но не по именам. Конечно же вездесущего Иркумова.
Второе — танкист не просто создавал суету, но мобилизовал с десяток чумазых людей в спецовках вокруг трех Химер. Уже не хаоситских чудищ, размалеванных всякой дрянью, а почти пристойной имперской техники. Машины были отдраены так, что даже краска оказалась стесана до металла. Фетиши тоже оказались спилены, и в целом от Химер исходила уже не зловещая эманация потустороннего зла, а скорее потаенное чувство угрозы. Холанн осознал, что теперь у его добровольческого отряда будет своя бронетехника. И мимоходом подумал, насколько все‑таки меняется мироощущение людей. Еще месяц назад сама идея о том, чтобы подойти к экзорцированной технике, наполнила бы сердца невыразимым ужасом. Теперь же…
Теперь же пришло время осознать третий нюанс — из‑за серой туши ближайшей Химеры выдвинулась зеленая туша — поменьше машины и более приземистая, хорошо памятная коменданту. Мехбосс Готал расхаживал по ангару Волта как по собственному стойбищу или где там живут зеленые страховидлы. Вид орочий вождь имел самый, что ни на есть, недовольный и тихо, но с энергичной жестикуляцией о чем‑то спорил. Собеседника мехбосса Уве пока не видел, тот скрывался за машиной. Лишь подрагивал над крышей моторного отсека странный предмет, более всего походивший на длинный кривой клинок, закрепленный под прямым углом на черном древке. Когда же Холанн подошел чуть ближе и увидел, наконец, того, с кем говорил орк, комендант не смог удержаться от удивленного восклицания. И это было четвертым потрясением.
Длинные полы черного кожаного плаща развевались под напором сквозняка и в такт уверенным шагам, словно крылья огромной летучей мыши из глубоких пещер северного скалистого хребта. Алый кушак обвил талию, пламенея, будто человек в плаще подпоясался жидким огнем из самой жаркой домны Танбранда. Или щедро вымочил пояс в алой артериальной крови. Высокий жесткий воротник поднимался почти до мочек ушей, прикрывая шею. Однако на угольно — черной коже плаща, наверняка армированной баллистическими волокнами, не было ни единой регалии, ни одного символа, даже эполетов, которые Уве не раз видел на пиктах. Тем ярче казался блеск небольшой, но тщательно, вручную вырезанной аквилы над глянцевым козырьком черной фуражки с очень высокой тульей. Головной убор сидел на голове обладателя с геометрической точностью и природным изяществом. Так, будто носитель в фуражке и родился.
Перед Холанном был не человек, но символ Империума, и от того, что плащеносца не окружали многочисленные батальоны, он не казался слабее или мельче. Руки коменданта сами собой сложились в благоговейном жесте на груди — крест — накрест. Холанн склонил голову, и Хаукон Тамас ответил тем же, одновременно удерживая на плече силовую косу с рукоятью, покрывшейся благородной патиной от долгих десятилетий работы и многих тысяч прикосновений. Готал скривился, пожевал толстыми губами, но ничего не сказал.
— Комендант с нами, — негромко, но очень весомо, внушительно сказал комиссар, которого теперь никак нельзя было назвать "еретическим". Видимо это было частью какого‑то армейского ритуала или правила — вроде никто не стал по стойке и не отдал честь, но по ангару словно прокатилась волна. Все подбирались, проверяли оружие, искоса, с плохо скрытым ожиданием поглядывая на коменданта и комиссара.
— Вы… ты… Замерзнешь, — Холанн, потрясенный увиденным, не нашел более подходящих слов.
— Комиссар не замерзает, — негромко, однако весьма надменно, с явным ощущением собственного превосходства ответил Тамас. — Он остужает огонь священной ярости, что сжигает изнутри верного слугу Бога — Императора.
— Почему? — еще тише спросил Уве.
— Потому что Империум сволочен и хитрожоп, — так же, в пол — голоса и куда мрачнее отозвался Тамас. — Он умеет заставить служить себе даже…
Комиссар скривился, совсем как орк и, после короткой паузы, закончил мысль:
— Руками таких скудоумных идеалистов, как ты.
— Не понимаю, — честно признался комендант.
— И не надо, — посоветовал комиссар. — Время не ждет. Тем более, что наш друг и сподвижник Готал изъявил желание помочь в грядущем нелегком ратном труде.
Мехбосс — хотя это и казалось невозможным — состроил еще более гнусную и недовольную гримасу, затем смачно плюнул на бетонный пол. Уве показалось, что бетон в месте попадания орочьей слюны закурился дымком, словно политый кислотой пластик. Мехбосс смерил коменданта взглядом, буркнул что‑то на своем языке и двинулся к настежь распахнутым воротам, грохоча широкими толстыми ногами, обутыми в некое подобие железных сандалий с перекрещивающимися ремнями.
— Что он сказал? — вопросил Холанн.
— Строго говоря, назвал тебя сквигом, — комиссар переложил косу на другое плечо и размял правую кисть, покрутив кулаком в черной перчатке. — По форме. По сути же, оборот, который он использовал, можно перевести так же, как "малое, что неожиданно оказывается большим себя самого". Так что возможно это был комплимент сквозь клыки.
— Кажется, он не рад.
— Конечно не рад. Сейчас Готалу противопоказана любая война, ему нужно копить силы и готовиться расширять владения. Но у босса нет выбора. Орки перехватили вокс — призыв конвоя, к трассе уже начали подтягиваться зеленые банды. Будет большая драка, а у Готала нет монополии на информацию в его стае. Ему придется повести парней в бой, иначе авторитет сразу обвалится — вождь, который отказывает своим в праве на веселье и войну есть плохой, негодный вождь. Поэтому мехбосс выбрал нашу сторону и какое‑то время посражается против собратьев.
