место быть, но отели носили странные названия, а сами надписи смотрелись скорее глупо, нежели привлекательно.
— Не знаю. Не знаю, как и того, в чём смысл знать. А, Уильям? Смысл от знаний? — первый отель ничего не дал — список заселённых был почти пуст. — Вот вслушайся. Вслушайся во что угодно. В этот мир, в эту улицу. Слышишь? Это пищат крысы, которых никак не выведут с этого острова. Там, в переулках, они грызут друг-другу глотки за редкие остатки объедков. Там идёт война, Уильям, — второй отель тоже оказался пустышкой, хоть и за список посетителей пришлось повоевать. — Серьёзная война, жестокая. Там умирают десятки, а, быть может, сотни крыс в жалких попытках что-то изменить, окруженные абстрактными идеями. Там матери лишаются сыновей и дочерей, а дети становятся сиротами. Выкашиваются целые кланы и поселения просто под ноль, пока палачи утопают в крови собственного вида. Но это их война. Да, междоусобная, но их собственная — только на этой улице. И одна крыса никогда не захочет слышать о смерти другой, не захочет видеть. Знаешь, что случается с этой хвостатой тварью, когда она видит смерть? Она бежит. Поджимает хвост и прячется в свою норку. Но не это главное: главное, что-то, что она увидела или услышала ничего не изменило, и на следующий день она вновь выбежит на улицу, чья земля впитала в себя кровь её сородича, потому что есть нужно всем — к чему острить свои ушки ради жестокости, если есть вещи приятнее? Есть что-то другое, кроме выживания в том мире, где все могут умереть.
Некоторое время Хантер молчал, обдумывая то, прав ли его друг в этом случае. Прав ли он сам. Обдумывал, пока мимо них быстрым шагом проносились то пьяные мужчины, то судьи, то разгульного вида девушки. На часах было около десяти вечера.
— Не стоит приводить в пример войну с крысами, когда сам являешься такой же крысой в этой междоусобной, как ты сказал, войне, — начал Хантер, обдумав ответ. — И это место — не улица. Ты словно стоишь посреди воды на островке с куском мяса, окруженный собратьями. Они шипят, они скалятся на один только запах, но боятся — сколько бы они не выпячивали свой зубы, клочок земли слишком мал и далёк для них — не дотянутся, — третий отель оказался закрыт — двери заколочены намертво. — Но они терпеливы и, что главнее, они голодны. Да, ты шипишь в ответ — не допускаешь даже мысли у них о том, что можно попытаться, но ты знаешь… должен знать, — они остановились прямо под вывеской, — лужа вокруг тебя рано или поздно высохнет. Мелкой мышке нельзя уповать на дождь, Мафусаил, а крупной крысе нельзя уповать на удачу — думать, что все сцепятся сами с собой, а острые лапы лишь просвистят мимо её ушек и желанного всеми мяса. Дело вовсе не в выборе истории на один день — дело в типе мышления, созданном такими историями — нельзя считать, что всё, что у тебя есть, будет всегда; нельзя думать, что безопасность и достаток, окружающие тебя, будут всегда; нельзя думать, что тот островок — та улица, у которой расположена тёплая крысиная норка, будет всегда. У тебя есть редкий шанс спасти эту ничтожную крысу. Маленький, как она сама — ты можешь показать, куда больнее укусить врага, можешь рассказать, что земля вокруг спасительного островка стремительно высыхает, можешь даже сказать, как пробежать мимо крыс, чтобы они не обратили внимания — ты все равно получишь свой кусок от манящей тебя еды, как падальщик. Но знаешь, что?
— Что? — без поддельного интереса спросил его пилигрим.
В ответ наёмник лишь щёлкнул легким щелбаном по треуголке и ухмыльнулся, открывая дверь:
— Йо-хо-хо, дружище.
Внутри отеля с незамысловатым названием «Изнанка» было пыльно и, на удивление, малолюдно — в холле, если так можно было назвать не слишком-то просторное помещение, полное стульев у стен-стоек, тёмно-коричневых столов и тусклого света, не было никого, кроме по-домашнему одетого темнокожего парня на ресепшене — тот, видимо, исполнял все возможные роли в этом месте, а, быть может, и вовсе был хозяином. Отель казался Хантеру абсолютом спокойствия в этом мире — один человек, а рядом — никого. Не было ни живых, ни мертвых, ни зверей, ни птиц, даже звуков не было — старый граммофон, за который наверняка отдали бы немалую сумму коллекционеры старья, молча стоял на угловом столике. И посреди всего был лишь человек, окруженный самим собой. В руках парня красовалась старая книга, характерный запах от которой разносился на пол комнаты и отдавал и наёмнику, и пилигриму приятными воспоминаниями, ассоциациями о прошлом — так пахли знания.
— Добрый вечер, — тихо проговорил парень, стараясь не прорвать плеву тишины. — Добро пожаловать в отель «Изнанка» — свободные номера с видом на стены соседних домов.
— Добрый, — сказал наёмник низким, почти приглушенным голосом, — мы ищем одного человека.
— Как и все в этом мире? — поправив странную прическу, название которой Хан вспомнить не смог, ответил парень.
— Нет, не так, как все — этот человек вполне может быть в вашем отеле — нам нужен список номеров.
Увлечённый книгой руководитель поднял глаза и медленно обвёл стариков тёмно-карими глазами через закрученные в многочисленные косички локоны волос.
— Уходите, — отрезал он.
— Мы даже не сказали, кого ищем.
— Это не важно. Уходите. Мне не нужны проблемы, а вы двое не выглядите так, будто собираетесь пригласить кого-то там на чашку чая.
— Следуя из твоей логики, ты должен наоборот сказать нам всё, что знаешь, опасаясь быть этим «приглашённым на чай», — оскалился Уильям.
Парень вновь посмотрел на стариков. Затем — на книгу. Затем — снова на стариков. Тишина начинала давить на уши.
— Неловко, не правда ли? — улыбнувшись, вновь спросил тот, парень же кивнул, вновь уставившись на книгу, тишина расплывалась со страниц давящим шуршанием прессованного дерева. — Так ты будешь сотрудничать или нет?
Ответом вновь служила тишина. Столь плотная, что даже дыхание казалось монотонным, а моргание глазами — раздражающим. В один из моментов наёмник заметил, что свет за дверью, что находилась за стойкой, стала загораживать какая-то тень, а сквозной до этого замок, больше не пропускал и лучика света. В подозрении о худшем, Уилл медленно повёл руку на бедро — к револьверу.
— Не бойся
