прискакивали из разных газет: им было любопытно все. Быт, военные будни, как тут обходятся без мужчин. И не запал ли кто на хорошенького старшину? Гнал их, словно сорок, зная одно: новостники к беде. Им не интересно, кто ты, им любопытно, какой можно вытащить из тебя скандал.
Пили с военкорами: прятал этих ребят от девчат. Жаловался, они лишь кивали и шли на передовую: смотреть, насколько повержен враг? Не готов ли бежать?
Военкоры всегда злы: в отличие от мирняка, они видят войну в истинных цветах. Знали, что девчачий героизм целиком и полностью дутый: наступавший враг был чаще всего слаб, состоял из разбойников. Изредка каталась тяжелая техника — я уничтожал ее прежде, чем она успеет создать мне проблемы. Я жаловался им, они после рюмки-другой плакались мне: начальство заставляет их лгать. Нельзя сказать, что Восемь не на самом краю войны, их требуют превозносить, убаюкивать народ сказками о великом героизме, тысяче солдат, что каждый день штурмуют отважную восьмерку и раз за разом терпят позорное поражение.
Боялся того, что они говорили. Уговаривал их рассказать правду.
Однажды Остроглазая, дождавшись, когда уйдут остальные девчата, спросила у меня напрямую.
— Зачем?
Сразу понял, о чем она. Выдохнул. Остроглазая не зря носила свою кличку: смотрела сквозь толстую оболочку моей защиты прямо в душу.
— Нравится быть героиней?
Она промолчала, но взгляд не отвела. Выдохнул: самая старшая по уму, а такой простоты не понимает.
— Малыш, что ты знаешь о героях?
— Их любят и восхваляют.
— Так считаешь? Тебе не доставало этого в жизни? Ложной славы, ложной любви?
На нее мои слова не подействовали.
— Хотите честности, капитан?
Я удивился: никому и никогда не называл своего звания, везде представлялся лейтенантом. Прищурился, желая спросить: откуда знает?
Она склонила голову набок, словно машина. Требовала ответа прямо здесь, прямо сейчас. Тяжко вздымалась небольшая, красивая грудь.
— Вы не зовете нас по именам. Выдали каждой клички: такие, какие захотели сами. Пытаетесь преуменьшить подвиг каждой из нас: не в своих, в чужих глазах. И каждый день пытаетесь сгноить нас на тренировках. Боитесь сильных женщин?
— Боюсь героинь, — ответил ей тем же взглядом, что она одаривала меня. Уверенность Остроглазой тут же пошатнулась: кажется, не понимала моего ответа. Ухмыльнулся, покачав головой.
— Знаешь, кто такие герои, девочка? Расскажи мне. В общих терминах, своими словами, как видишь.
Девчонка в самом деле задумалась, прежде чем ответить. Боялась ляпнуть глупость.
— Героями зовут тех, кто из последних сил тянул то, что было ему не по зубам.
Мне хотелось рассмеяться. Наивная, но ожидаемая позиция. Хотелось приобнять ее, словно родную дочь, но знал: она не приемлет подобного, скинет руку. Вместо того потрепал по волосам: девчонка насупилась.
— Много ты знаешь живых героев, Остроглазая? Все, о ком ты слышала в своей жизни, сейчас несут память о своих подвигах другим лишь с мраморных изваяний. Слава приезжала к ним верхом на костлявом скакуне.
— Что вы хотите этим сказать?
— Чем громче о вас говорят другие, тем больше вас хотят закопать с другой стороны. Вам повезло в первых боях, вы дожили до сейчас. Сколько там зарубок на твоем прикладе?
Она опустила взгляд, словно пыталась глянуть на винтовку. Покачала головой, прогоняя наваждение, сжала кулаки: слышать то, что говорил, ей не хотелось.
— Хотите сберечь нас? Наши жизни? Каждая здесь оказалась по своей воле! Каждая пришла сюда потому, что по-другому не могла.
— Это повод не беречь вас, бросать в самое горнило? Вы отважны лишь до тех пор, пока Смерть в самом деле не пришла по ваши души.
— А когда придет — обмараем портки?
Покачал головой: нет, она все еще ребенок. Такая же, как остальные.
— Когда придет, вам станет не страшно. Просто жалко. Я хочу после этой войны узреть вас живыми, а не мраморными изваяниями. А ты?
Ей оказалось нечего мне ответить…
* * *
Врачи, полиция, особый отдел. Пожарные верхом на шлангах, журналист тычет во всех и каждого микрофоном. Не описать той задницы, в которую его все посылают. Я в том числе.
Улыбчивый мальчишка из «Часа новостей» сник и скис от одного только моего взгляда, поспешил испариться.
Я на носилках. Мягкие, удобные, душный кожзам бил вонью в ноздри. Под ногтями — матовый качественный пластик. Поискал под рукой чего потяжелее — сфера дрона не обещала ничего хорошего. Ириска заверила, что передо мной обычный медбот, не о чем беспокоиться.
Ириска? Коснулся виска в поисках треклятой пластины. Сняли или соскочила сама? Теперь уже неважно.
Попытался встать и разом, что грибы после дождя, выросли медики. Кто там грешил на систему здравоохранения в России? Пусть поглядят в эти суровые, но заботливые лица.
— Вам надо лежать, — мягко шепнула симпатичная медсестра. Врач строго посмотрел на нее поверх защитных очков, прятал нижнюю часть лица за белой маской.
— Я в порядке, — спешил заверить их. Медбот был не согласен, Ириска готова оспорить.
Ну и черти с ними, разве мне до того?
Приподнялся — в спине стрельнуло. Молод, а сыплюсь, словно старик. Поискал глазами Бейку, увидел ее силуэт среди полицейских. Помахал рукой. Примчалась в два прыжка.
— Жив, Потапов? — спрашивала жарко, не без любопытства.
— Надеялась на другое? — зло огрызнулся в ответ. Скверно пошутил: — Не дождетесь.
— Его надо на обследование. — Медики говорили то ли командующей, то ли спорили меж собой.
Бейка их попридержала. Втрое сложенный лист документа лихо отбивал вопросные атаки детективов пару минут назад. Произвел я неизгладимое впечатление и на работников белого халата со стетоскопом.
— Гражданин Потапов под моей защитой и юрисдикцией.
— Но он ранен! Ему нужна помощь! — Медсестричка явно была не прочь заполучить меня на стол.
Это не к добру: в последнее время повышенное внимание к моей персоне не приводило ни к чему хорошему.
— Все в порядке. Видите? Могу сидеть, могу стоять.
Спрыгнул с носилок, ноги чуть не согнулись, задрожали колени. Но устоял.
Влада ночным призраком соткалась из теней. На фоне медиков казалась настоящей великаншей.
— Я им займусь.
Под таким натиском эскулапы отступили. Носферату вела меня под руку.
— Что другие девчата? Живы?
Она обреченно выдохнула.
— Ты не меняешься, сероглазый. Сам едва на ногах, но наперед беспокоишься о других. Милое дитя, ты хоть знаешь, что с тобой случилось? И что ты сделал?
Насчет последнего догадывался: убил чародея, спас Бейку. Влада коснулась макушки, повернула мою голову в сторону полицейского фургона.
Как раз вовремя: туда грузили выживших рушинников. Выжившего.
— К-как?
Тот самый маг, против которого отчаянно бился, сейчас грязно ругался. Какого черта он выжил?
— Бейка сказала, вы с ним вывалились из окна.
Нахмурился — такого не припоминал.
— Бред какой-то! Мы были на одиннадцатом этаже. — Почему выжил я, вопросов не возникало. Каким образом и почему жива та скотина?
Влада спешила объяснить.
— Тебя Бейка остановила.
— Зачем?
— Что толку от того, что ты его убьешь?
У меня мутилось в голове. Хотелось домой и спать.
— Она что же, тоже с одиннадцатого сиганула вниз? Чтобы нас остановить?
— Я помогла. — Вампир как будто этого стыдилась.
— Так что же я тогда сделал особенного? Ты говорила…
— Как раз об этом. Ты вырвал из него возможность колдовать.
— Что? — глянул на свои руки, ворошил память. Терзал Ириску — должна же была остаться запись последних минут.
У нее сохранилось. Испугавшись, не переспрашивая, вывела в отдельном окне.
У чародея рушинников морда перекосилась от ужаса. На лоб пролилась белая, вязкая слюна. Не человеческая — животная. Поднял поганца за грудки: его отчаянию не было предела. Заклинания злыми осами кусали меня со всех сторон. Огонь, лед, молнии — без толку.
Ощупал самого себя, словно пытаясь найти хрустнувшую о лопатку ледяную иглу.
— Да-да, — подтвердила Влада, будто глядевшая вместе со мной. Случившееся со мной производило впечатление даже на нее.
— Это все мой… ружемантский раж? Пришествие ружейной аватары?
— Если бы я только знала…
Смотрел дальше: было на что.
Видел пальцы рук — трещали искрами от переполнявшей их мощи.
— Да отцепись ты! Тварь, скотина, нелюдь!
У рушинника оказался богатый словарный запас. Занес надо мной длань, полную свежего, только что сплетенного проклятия. Ружеклятья, бившие даже мощь Скарлуччи, дали сбой:
