сегодня вовсю, превращая ночной пейзаж в картину исключительной красоты — сине-черные горы, звездные хороводы, густой бархат деревьев внизу, силуэты одиноких сосен на вершинах.
Очень красиво тут, на Таосань. Но — не мое. Внутри меня словно компас маленький дрожал стрелкой: «Домой, домой!», указывая на Мантис. Почему-то именно там я чувствовал себя на своем месте. Никакие замки и столицы не нужны, надоели приключения, хочу возвращаться утром с рыбалки по любимым улицам, кивать знакомым, сидеть в саду. Пусть бы Лукась и Акимыч грызлись, Ева колдовала у алхимического стола, а вечером мы бы ходили в театр или, скажем, в ресторан. И чтобы никаких поганых чудес, никакого дурацкого волшебства, чтобы все вещи были самими собой, и чайники не кусались, когда ты их берешь, и полотенца не пытались с тобой флиртовать, и чтобы все было надежно и предсказуемо. Ну, иногда совсем чуточку чудесного, если вдруг скучно станет — но не более того!
Хорошо бы еще, конечно, чтобы некоторые бессовестные лисы вдруг поняли, как много они потеряли, и… стоп, эти мысли уже из области запретного.
Я вздохнул и поворошил угли, они пыхнули снопом огненных искр, одна из которых сделала пару витков над костром и подлетела ко мне.
— Вы по ночам не летаете, — сказал я бабочке. — И вообще передай своей хозяйке, что это присматривание немного смахивает на шпионаж. И, мне сдается, иногда даже на вредительство. У нее что, других игрушек нет?
Бабочка помахала крылышками, подлетела совсем близко, скользнула по моим векам, пробежалась по ресницам…
* * *
…Юноши сражались весело и жестоко. Взлетали в воздух мускулистые стройные икры, напрягались спины, заламывались шеи.
— Вот, вот победитель! Амиз вышел за черту!
— Он не вышел, его выбросили!
— Сплетите кто-нибудь гирлянду из цветов, одарим ею победителя!
— Пока вы тут дурака валяете, у вас овцы разбежались! Молодые пастухи подняли на плечи победителя сражения, с гоготом потащили вокруг поля.
— Славься, великий воин! Потом бросили его в ручей, возопив, что после битвы потребно священное омовение. Победитель — черноволосый, лохматый, плечистый — хохотал, ударяя ладонями по воде.
— Мать воды благословляет ваши чумазые рожи!
Только я видел фигуру призрачной старухи, идущей по воде. Время застыло, брызги повисли в воздухе, бесконечный остановившийся смех искажал юные лица.
Я видел, как женские фигуры скользили над травой. Длинные накидки, кудри до земли, все — ко мне спиной, лиц не разглядеть.
— Вот вам судья, великий воин, победитель сильных!
— Этот смертный мальчишка-пастух? Ты оскорбить нас хочешь, мать раздора, могила радостей?
— На мальчишках-пастухах стоит этот мир. Ну же, мальчик, отринь страх! Выбери из этих дурных кобылиц прекраснейшую, и она оделит тебя своими дарами. Юноша идет, вглядываясь в образы, смаргивая обманы, вытряхивая из ушей посулы, …власть, страсть, золото, много золота, оно блеском скроет тебя от всех несчастий жизни, выбери же меня, глупец!… останавливается возле той, которая молчит. Нет, не молчит — смеется.
Это было не яблоко — персик. И не золотой, обычный. Просто очень розовый и сочный.
* * *
Я очнулся возле потухшего костра. Очнулся от того, что Сакаяма тыкал меня граблями. Доброе утро!
Без завтрака, без утреннего кофе, без попыток если не умыться, то хотя бы причесаться, я трусил за ним вниз по каменистой, то и дело осыпающейся тропинке. Периодически падая и расшибая колени, обдирая ладони и ненавидя весь мир. Который совершенно не заслуживает того, чтобы в нем жил такой прекрасный я! И, между прочим, если подкараулить момент и пнуть эту мерзкую свинью в зад, то она при удачном стечении обстоятельств пролетит кубарем до самого низа горы. Вот сейчас, на этом повороте…
— Погодите! — сказал я — Что-то не то! Послушайте, не бегите так! Что-то не в порядке!
— Чего ты хнычешь? — спросил Сакаяма, остановившись и повернув свою отвратительную харю, по которой так и хотелось вмазать кулаком. А еще лучше ножом!
— Я очень злюсь, — сказал я, — и хочу вас убить. А это не совсем в моем характере. Такое впечатление, что кто-то пытается думать за меня.
— А… — сказал Сакаяма. — Это черти носатые, небось, мутят. Сами трусливы, как мыши, из нор колдуют.
С этим словами он неожиданно двинул меня ручкой граблей по виску, и я успел заметить, как гора кувыркнулась в небо, а потом все закрыла мгла.
* * *
Трясь, трясь, трясь…
Меня сейчас вырвет! Что такое мягкое и вонючее бьет меня по носу, почему все так болтается, где мои ноги⁈ Я застонал.
— А, очнулся! — сказал Сакаяма, тащивший меня на спине, как куль, причем держал он меня за ноги так, что голова свисала сзади до его коленей. — Очнулся, так иди сам!
С этими словами он бросил меня на дорогу.
— Ну что, теперь ты меньше на меня злишься?
— Не сказал бы, — сказал я, садясь в пыли и мотая головой.
— Если бы я тебя не вырубил, они бы тебя совсем с ума свели — могли и в расщелину заставить прыгнуть. Странно, что ты вообще заметил, что они тебя подцепили.
— У меня шапка волшебная, — пробормотал я, показывая пальцем на голову.
Сакаяма наклонился, рассматривая шапку, потом сплюнул в пыль и посеменил по дороге, бросив через плечо «Не отставать!»
Окрестные пейзажи меж тем решительно изменились. Гора, с которой мы спускались, отодвинулась так далеко, что порой терялась в дымке неба, исчезли поля и заросли — пыльная желтая утоптанная дорога вилась между высоких сухих трав, изредка сменявшихся небольшими группами деревьев, чьи белые и черные скрюченные стволы тесно переплетались друг с другом, и на кривых ветках которых не было и следа листвы. Зато на этих ветках во множестве сидели птицы, чьи розовые голые шеи и кривые клювы не оставляли сомнений в том, чем эти птички привычны заниматься.
— Это Учгур? — спросил я спину Сакаямы, и, похоже, Сакаяма кивнул — с такой жирной шеей не очень-то и поймешь.
Неплохо так нас облачко прокатило. И Сакаяма, кажется, бежал со скоростью хорошего мопеда, даже и со мной на плечах. Да и сейчас травы и деревья убегают назад подозрительно быстро. Что происходит? Я просто не смог бы долго держать такой темп!
— Не отставать! — рявкнул свин.
А я и не отставал — лишь чуть-чуть замешкался, роясь в своих панелях. Ага, оказывается, на мне два положительных баффа висят — маленькие и почти прозрачные. Я потому их и не заметил. «Боевой дух» и «Слово командира» — на 70 процентов повышена скорость, на 80% снижен набор усталости. Интересно, а на силу у свиньи что-нибудь есть… хотя, плюс семьдесят процентов от ноля — ноль же будет, да? Но вообще бафф нереально крутой, странно, что он на отряд его не вешал — то ли потому, что пьяный был, то ли усиление только на отдельных союзников вешаться может.
Завесив весь обзор панелями, всадников я заметил в самый последний момент — для меня они вынырнули буквально из ниоткуда — полдюжины степняков в уже знакомых хвостатых шапках, гнедые кони, кривые сабли, у пары в руках копья… или пики… никогда не умел различать. У одного за спиной короткий лук, почти детский на вид, но не думаю, что стоит обманываться безобидным видом оружия.
Они окружили нас, гарцуя.
— Кто такие? Откуда идете и по чьему поручению?
Свин Сакаяма сунул грабли под мышку, сложил ладони, согнулся в коротком поклоне, заговорил гнусаво-жалобным голосом.
— Мы — благочестивые странники-паломники, постигающие дхарму, читающие сутры, идем в земли учгурские к князю Жугару — срубить ему голову и бросить ее в отхожее место.
Обманчиво почтительный голос свиньи не сразу позволил понять, что именно он сказал, учгурцы выслушали его вполне благодушно, и еще какие-то доли секунды благодушие помедлило на их лицах, прежде чем смениться изумлением и яростью.
Я же просто онемел от выходки Сакаямы. А он тем временам вскинул грабли и бросился в бой. Бой выглядел так: свин крутился, держа грабли за рукоятку, с такой скоростью, что распугал всех лошадей, которые, как их ни понукали всадники, пятились и отказывались приближаться на расстояние удара меча или даже копья к гудящему кругу, образованному стремительно вращающимся сельхозорудием. Тогда всадники спешились и кинулись на Сакаяму, воздев свои кривые сабли.
Кроме одного, лучника, который проскакал вперед по дороге к тому месту, где в траве прятался я, сорвал со спины полукруглый лук и быстро наложил на него стрелу.
