Марк и сам не понял, как оказался на набережной. Там было пусто. Лишь лазурный туман всё вокруг накрыл собой, как паутиной. Полная луна с трудом пробивалась через толстые и ленивые туши туч, освещая воду, которая местами уже освободилась от гнёта льда. Перепрыгнув через невысокий парапет, Юмалов спустился к воде и опустил свои руки в холодную, безвольную реку. Он хотел их помыть, но, увидев своё отражение, замер. Оно смотрело с издёвкой, даже со злобой и неприкрытой насмешкой.
— Убийца, сумасшедший маньяк, — произнесло оно.
Тишина. Одна секунда, две — и звонкий всплеск, заглушивший ненадолго треск кузнечиков и далёкие гудки автомобилей.
— Неправда! — Крикнул Марк после того как с силой ударил по своему отражению в воде. А по реке медленно расползалась блестящая серебром рябь.
— А кто ты тогда?
— Кто я? Ха… — он усмехнулся и тут же осунулся лицом. — Кто же я? Что я тут делаю, боги мои? — он схватился за голову.
— Ты убийца. Ты пошёл на улицу и убил жалких кукол, безликих и ни на что негодных. Для кого? Для войны с ним, неужели? Это просто смешно, смешно! Убивец.
— Нет же, нет! Я не убийца, я всего лишь я или никто, но… но ты врёшь.
— Так и есть, так и есть. Ты безликое существо, птица без перьев. Ты сковал сам себя, ты запер свой разум в клетку…
— Что же мне делать…
— Освободиться из клетки! Выйти из неё и увидеть мир таким, какой он есть, увидеть настоящим себя. Чтобы отпереть эту клетку, нужен ключ. Куда ты его дел? Ты знаешь, мы оба знаем это. Он там… в изнанке. Посмотри на нас сквозь неё. Посмотри же, Марк! Глядишь узнаешь, кто ты.
— Нет… Нет! — он закричал и испуганно отпрыгнул от воды. — Я не могу, это безумие. Ни за что, я ни за что не посмотрю на свою душу, — он нервно рассмеялся, — я и так прекрасно знаю, что увижу там. Но всё это лишь вздор, это ничего не значит. Я… я буду свободным — это главное, я освобожусь через стремление и любовь к смерти. Надо лишь доказать, что мой дух сильнее его духа. И тогда — свобода. Только так. Ты понял меня? Я не убийца, я libéré…
Он говорил это медленно, словно удивляясь собственным словам. «Я должен противостоять ему, ради всех, ради свободы и… ради меня». Подумав об этом, Марк медленно поднял голову вверх, и капля холодного дождя упала на его лицо.
— Вот и первый дождь в этом году, — едва слышно прошептал Марк.
Со временем дождь перешёл в ливень и становился всё сильнее, сильнее. Мальчик же продолжал нежно касаться взглядом сумрачного неба, орошающего округу холодным покрывалом капель; со стороны могло показаться, что он в глубоких раздумьях, но в тот миг в его голове была освободительная пустота, как та, из которой состоит весь наш и его мир. Вдруг на его лице появилась высокомерная улыбка, и он поднялся с земли. Вдохнув воздуха полной грудью, Марк неторопливо снял с себя всю одежду и обнажённым залез на парапет. Широко раскинув руки в стороны, словно пытаясь обнять весь мир, он поднял голову вверх и отдался стене дождя, смывающей всё на своём пути. Медленной, аккуратной поступью юноша пошёл вперёд по парапету, чувствуя впивающиеся в кожу шероховатости. А дождь всё продолжал лить, делая путь Марка более и более скользким. С каждым шагом ему становилось всё труднее держать равновесие, и казалось, будто он вот-вот споткнётся, подскользнётся и кубарем свалиться со своего пути. Ещё чуть позже перед ним и вовсе встала непреодолимая, казалось бы, преграда — двухметровая пропасть, разделяющая две половины тонкого парапета и являющаяся проходом на пирс. На несколько минут Юмалов остановился у самого края и глубоко задумался. Кажется, на том его путь и кончился, перепрыгнуть это и не подскользнуться невозможно. Марк закрыл глаза и внутренним взором нащупал копошащийся в груди комок сомнений из которого торчала призрачная ниточка, потянув за которую, он без труда распутал весь клубок, а после — прыгнул. Мгновение полёта затягивалось — допрыгнет ли он? Тело было невесомым и только капли дождя стучали по лицу, как бы отговаривая от прыжка, но было уже поздно. И вот его ноги мягко опускаются на чёрную поверхность парапета. Приземлившись, он пошатнулся и едва не свалился вбок, но сумел-таки удержать равновесие. На его лице заиграла победная улыбка.
Но, что важнее, всё это время проливной дождь продолжал осыпать собой округу. «Подумаешь… дождь», — говорил он, но ощущал себя странно, не так, как обычно, словно это была и не вода вовсе, а нечто другое касалась его тела и стекало под одежду. Казалось, что эти капли могли проникнуть куда угодно, игнорируя все преграды на своём пути: крыши, зонты, одежду и даже кожу. Скоро Марк начал чувствовать себя отсыревшим насквозь, будто этот небесный плач впитывался в его мышцы и кости и проникал куда-то ещё глубже и глубже, туда, где тревожил что-то неизвестное. Поначалу это было приятно, но затем стало как-то невыносимо тоскливо и даже больно. И вот ему уже стало противно гулять по парапету, красуясь пред бесконечно синим небом, а захотелось спрятаться где-нибудь от этого гадкого ливня. Он пошатнулся и склонился в сторону, чтобы спрыгнуть с парапета.
— Нет! — остановившись, закричал он сам себе.
С огромным трудом ему удалось заставить себя простоять под этим дождём, падающим вниз уже не каплями, а целыми струями, ещё полчаса, до тех пор, пока он не окончился. Каждое мгновение этой пытки юноша порывался убежать, но сдерживался, думая о том, что ему до́лжно остаться и вытерпеть это, а то он проиграет даже такое… мелкое сражение. А ведь Марк не сомневался тогда, что таким образом над ним издевается противный душе его создатель.
Глаз луны, словно Медуза, заморозил мальчика и обратил в статую. Он возвышался над безлюдной улицей, гордо выпятив грудь и принимая на себя удар всепроникающего дождя. А тот всё заползал и заползал под кожу, щекоча сердце и печёнку. Стоит ли говорить сколь велико было желание Марка сбежать? Тем не менее он оставался на своём месте, борясь с мертвецкой рукой, что сжимала сердце меж своих хладных пальцев, и держался!
Вот, наконец, спустя час промёрзлый дождь пошёл на спад, и накрапывать стали лишь редкие опоздавшие капли. Стало спокойнее. Юмалов подобрал свою одежду, отмыл её кое-как от крови в реке, стараясь не глядеть в воду, и направился домой. Скоро должен был наступить рассвет.
2. Множество
2.
Поутру Марк собирался в школу, но делал это неосознанно, будто всё ещё находясь во сне. Ему вновь было ужасно лень делать что-либо, словно всё вмиг потеряло свой смысл, но эмоции прошлой ночи и сила воли заставили попробовать прожить ещё один день. Однако даже так первые часы он находился в полудрёме и словно под дурманом. Бабушка Марка это заметила, но промолчала, а через пару часов, придя в церковь, молилась за него своему богу. Сам же мальчик лениво оделся, умываться не стал, в зеркало смотреться — подавно, просто вышел на улицу, имея вид помятый и крайне нездоровый, прошёл несколько шагов прямо, а затем поднял голову высоко вверх и, безмолвно шевеля губами, стал о чём-то размышлять. Таким образом он совсем не смотрел на дорогу и полностью отдался в волю телу. То, однако, оказалось не то предателем, не то насмешливым идиотом, но суть в том, что привело оно Марка вовсе не в школу, а на место вчерашнего убийства.
Там, в переулке, собралась небольшая толпа зевак, обступивших остывшее тело, и пару полицейских, крутящихся вокруг него. Посмотрев на это со стороны, Марк сначала удивился тому, что находится здесь, а после задумался и осмотрелся. Рядом находился магазин одежды. Зайдя туда, он достал из кармана свои сбережения и купил широкополую шляпу, тёмные очки и шарф. Выйдя обратно на улицу, он небрежно намотал всё это себе на лицо, тем самым его скрыв, и, перейдя через дорогу, вошёл в толпу. Пробившись слегка вперёд, Юмалов встал посреди толпы и стал слушать и наблюдать за действиями полицейских, которые проверяли документы жертвы, найденные на трупе. Тем временем подле Марка пара подростков-зевак разговорилась. Один из них был ровесником Марка и даже напоминал его внешне, собственно, он и говорил.
