На улице похолодало еще сильнее. Снега намело по щиколотки, по углам кружилась поземка. Уже стемнело, и крупные белые хлопья медленно кружились в свете фонаря как пух из разорванной подушки. Я остановился, вдыхая воздух полной грудью, наслаждаясь бодрящим ранним морозцем.
Сейчас я выкинул из головы все мысли о будущих боях, тактике, планах… Я еду на вечеринку к двум красивым девчонкам, у меня есть деньги, такси вот–вот подъедет, и вообще жизнь налаживается, а скоро вообще всё будет офигенно.
Сзади захрустел снег, ко мне приближались шаги. Наверное Симба вышел, подумал я оборачиваясь, и в этот момент в затылке взорвалась вспышка боли.
Хлоп! Темнота.
Глава 24
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ:
Любое описание медицинских препаратов, диагнозов, симптомов и побочных эффектов в этой главе является вымышленным. Всякое совпадение случайно! Автор НЕ ОДОБРЯЕТ употребления стимулирующих препаратов без соответствующих рекомендаций врача.
Сознание возвращалось рывками. Вот я лежу в автомобиле. «Вы мне сейчас всю обивку кровью заляпаете», — кричит водитель. Каждое его слово отдается в черепе болью как удар колокола. Симба подпихивает мне что–то под голову. Кажется, это его шарф.
Потом меня несут. Не вижу кто, и куда. Слышу только как снег скрипит под ногами, а потом хлопает дверь, и шаги раздаются уже гулко, словно в высоком и пустом пространстве. Яркие лампы, их свет виден даже через закрытые веки.
— Черепно–мозговая? Кладите здесь, сейчас дежурный подойдет…
Меня опускают тяжело как мешок. Прихода дежурного врача уже не помню.
Холод, мне пиздец, как холодно. От этого я в очередной раз прихожу в себя. Я лежу у окна, в него вставлена пластиковая рама, но из под подоконника дует антарктической стужей. Я голый, раздет до трусов. Лежу накрытый одной простыней. Тонкое дерьмовое одеяло висит на задней спинке кровати. До него далеко так, словно оно находится в другом полушарии Земли. Тело ватное, непослушное. Едва пытаюсь встать как наваливается тошнота, а в голове все плывет. Подушка жесткая словно вырублена из камня. Снизу поверх простыни — клеёнка. Как заботливо. Это если б я невзначай обоссался, плавал бы в собственной моче, зато стирать не надо.
Чуть поворачиваю голову, чтобы убедиться, предчувствия не обманули. Я в больнице. Не в какой–нибудь частной и платной клинике, а в самой обычной, с ненавязчивым сервисом в духе «выживают сильнейшие».
Рядом со мной еще две койки, неожиданно пустые. На покрашенной белой, с каплями потёков краской стене электронные часы с ярко зелеными цифрами и календарь за позапрошлый год. На этом дизайн помещения закончился. Под потолком квадратный светильник с лампами дневного света. Одна из ламп временами гаснет и противно гудит.
За дверью слышу голоса. Оба женские. Один уверенный, громкий и визгливый, второй тоже звучит на повышенных тонах и кажется мне знакомым.
Дверь старая, деревянная. Тоже выкрашена в белое и местами облупилась. Она закрывается неплотно, то ли рассохлась, то ли изначально повешена криво. Так что весь разговор слышен настолько громко, словно он происходит у моей кровати.
— Когда доктор посмотрит, тогда и скажет, — визжит первая, — Без доктора я ничего вам, женщина, говорить не обязана.
— А когда он его посмотрит? — раздраженно говорит вторая.
Я узнаю Марину. Она–то здесь откуда? Еще бы ей не беситься, одно обращение «женщина» должно довести до белого каления,
— На обходе, в понедельник, — удивляется такому глупому вопросу первая. — На выходных у нас только дежурный ординатор, но он таких решений принимать не может.
— Блядь, так сегодня только вечер пятницы! — возмущается Марина.
— Вы, женщина, не выражайтесь! Поглядите ка, шубу надела и командует тут! — визг достигает такой громкости, что снова отдается в затылке. — А то я сейчас полицию вызову!
— Да нахрена ему тут лежать, если вы его не лечите? — кричит в ответ Марина.
До меня доходит весь ужас моего положения. Завтра утром очередной тест. Тот, кто не появляется на него — автоматически вылетает. Дело не в принципиальности организаторов. Надо выполнять задания, расти по уровням, да мало ли каких еще сюрпризов подкинет Система. Пропустив один раз, ты опаздываешь навсегда. А я, мало того, что лежу, и не в состоянии даже голову поднять, так меня еще и хрен выпустят из этого концлагеря.
С тоской смотрю на окна. Вижу решетки с обратной стороны. Понятно, что это не тюрьма, решетки ставили для того, чтобы сюда не лазили снаружи, а не изнутри. Но все равно идея побега через окно накрывается в зародыше.
Да и бегун из меня никакой. Пытаюсь приподняться на локте и чувствую боль в руке. Обнаруживаю там иглу и трубку к капельнице. В меня что, то течет из большого темного флакона. От этой мысли в голове поднимается буря и я падаю обратно на подушку снова прислушиваясь к разговору.
От всего сердца болею за Марину, но, похоже она проигрывает позицию за позицией.
— А ему пока ничего и не надо, — величественно парирует доводы Марины неизвестная мне медработница. — Ему сейчас полный покой нужен. Вот до понедельника отлежится, а потом доктор скажет.
— А увидеть его хотя бы можно? — предпринимает еще одну попытку Марина.
— А Вы ему кто? — интересуется медработница, — родственница?
— Я его невеста! — заявляет Марина.
Эта фраза заставляет меня подскочить на кровати, не смотря на всё плачевное состояние. Ничего себе заявочки?! Только потом я понимаю, что Марина сказала это для солидности… Но все равно, такое еще надо осмыслить.
— Штампа нет, значит не родственница, — мстительно заявляет визгливая, — а чего вы там кувыркаетесь, и чего собираетесь, это для нас значения не имеет. Больному нужен покой!
Последнюю фразу она орет так, что, наверное, будит весь этаж. Покой нам только снится.
За дверью слышен шорох, топот каблуков и пыхтение. Похоже Марина решилась на отчаянный прорыв.
— Вы куда женщина! Да что вы себе позволяете?! Я сейчас санитаров позову! Толя! Толя!!! Выведи эту ненормальную!!! Да, и дверь закрой. Мы уже по графику сегодня больше не принимаем!
Через пару минут дверь скрипит и открывается. Я, сам не понимая, зачем, притворяюсь спящим, наблюдая из под прикрытых ресниц. В палату входит женщина, скорее всего это та самая медработница. Голос, который я слышал полностью соответствует виду. Ей можно дать и двадцать пять и сорок лет, фигура квадратная, на лице решительность. Не женщина, а боевой таран.
Я на полминуты выпустил её из виду, а когда она снова вошла в моё поле зрения, в руках уже держала подготовленный шприц. Она наклонилась, и ввела иглу в клапан капельницы.
— Отдыхай, — с неожиданной заботой в голосе сказала она. — Ни к чему тебе сейчас всякие фифы. Из за неё небось по башке и получил. Знаю я таких, от них одни неприятности. Спи… поправляйся…
Она берет одеяло, накрывает меня, аккуратно подтыкая со всех сторон, еще не успевает выйти из палаты, когда я снова проваливаюсь в сон.
* * *
Меня снова будят голоса в коридоре. На этот раз их больше, и они звонче. Они вкручиваются в мозг прогоняя остатки медикаментозного сна. Голова болит ещё больше, место удара пульсирует и от него волнами боль расходится к вискам и ниже к горлу, вызывая приступы тошноты.
Сомнения в том, кому я обязан разбитой башкой, нет ни малейших. Кислый. Его привычки и его почерк. Он уже полгода как хвастается шпане своим кастетом, а на районе уже дважды находили мужиков с черепно–мозговыми и раздетых до нитки. По теплому времени они отлёживалась до первых прохожих, потом писали заявления, но ни свидетелей ни улик не находилось. А вот я мог бы и замерзнуть нахрен. Не знаю, караулил он меня нарочно, или просто нашел удачный способ поквитаться, но дела это не меняло. С Кислым надо было срочно что–то решать. А сначала выбраться из этой одиночной камеры.
