Пройдя по узкой анфиладе, использующейся только послом и охраной, которая в количестве двух телохранителей стояла на посту, Эмаден дошел до комнаты переговоров. Без окон, в нижней части особняка, идеальное место для переговоров и заговоров.
— Дорогие друзья, — распахнув двери, посол продемонстрировал широкую улыбку, — ну отчего же вы не пробуете наше свежее вино из погребов лучших виноделов Южной Каталии?
Эмадену сразу бросились в глаза не пригубленные бокалы, некоторое напряжение, между сидящими вместе, первым королевским советником Сентентой и бароном Ферми.
— Потому что бухать, лучше после удачного переворота, — брякнул барон Ферми, с непосредственностью деревенского идиота.
Первый королевский советник при этой фразе как-то съежился и испуганно заморгал.
Да бросьте, барон, — принялся увещевать начальника тайной стражи посол другого государства, — какой переворот? Мы все приятели принца, искренне озабоченные его судьбой. Ведь чтобы не говорили злые языки, именно ему суждено возглавить в будущем мощнейшее государство юга Шайн. Как дипломат, как искренний младший товарищ, я всегда его поддержу в трудную минуту. А минута, кстати, трудная не только для него. Вы ведь тоже уже хромаете на ногу, друзья?
Небрежно кинутая фраза, выражающая некоторое сомнение посла в настоящем объеме полномочий главных лиц королевского двора Шайна, оказала живительное действие на не пьющих придворных.
Граф Сентента как-то машинально приложился к бокалу вина рядом с ним, а барон Ферми, зло побуравив посла взглядом, свой фужер просто хлопнул залпом.
— Некоторое недопонимание между его величеством и мной уже улажено, — заявил граф Сентента, — но как друг принца я разделяю его непонимание и непритворную обиду в решении о престолонаследовании.
— Присоединяюсь к графу, — коротко подтвердил барон Ферми.
Мысленно Эмаден Малурон потер руки. Все с чего-то начинают измену. С молчаливой поддержки, с сомнений, с поиска единомышленников, с тайных встреч в секретных комнатах. И не нужно никаких армий магов. Заклинание может пронестись над головой, а измена точно попадет в сердце государства.
— Что же мы, друзья, — вдохновенно проговорил Эмаден, — неужто будем сидеть и смотреть как принца душит несправедливость? В нашей власти помочь его высочеству: советом, монетами, влиянием. Иначе какие из нас друзья?
— Советовать я люблю, — согласился сразу граф Сентента, таким образом, оставляя на долю остальных двух заговорщиком влияние и монеты.
«Не, не, не, — подумал Эмаден, — так дело не пойдет. Отсидеться за нашими спинами вообще не вариант.» Вслух посол Южной Каталии сказал, что советы хороши, чтобы их услышали.
— А вот чтобы их послушали, ваша светлость, — по-доброму обратился он к королевскому советнику, — надо некий пример делом показать.
— Короче, — рявкнул барон, — вы два златоуста до ночи словами играть собираетесь? Делать то, что будем?
Эмаден Малурон неодобрительно покосился на нетерпеливого барона. Иногда он не понимал, а почему барона еще держат в начальниках тайной стражи? Поставили за пёсью преданность, но время страха измен давным-давно прошло, а собака как раз выросла и готова укусить за лишний кусок мяса. Да и вообще, он не понимает всех нюансов придворных игр Шайна, но ясно-понятно, что туповатый барон тормозит работу службы. Неужели заменить такого болванчика некем?
— Всё зависит от принца, — развел руками Эмаден Малурон, — что хочет сам принц? Чего ожидает от своих друзей? Почему бы нам всем троим не усилить общение с его высочеством, в этот трудный момент, направить его неупорядоченные мысли в правильное русло. Решение зависит только от него. Исключительно его мнение, высказанное твердо и безоговорочно, позволит нам предпринять все действия для исправления вопиющей несправедливости.
«Короче, предлагает начать обрабатывать Шилнагаила на тему самому царствовать и всем владети», — перевел эти витийствования на понятный язык граф Сентента.
По виду барона Ферми нельзя было определить, понял ли он ход мыслей южнокаталийского посла или требуется уточнить, потому Эмаден пустился во все тяжкие, пытаясь объяснить, как следует обработать принца.
— Деконструкция, — проговорил посол, отбросив всяческие экивоки, — нам нужна деконструкция семейных ценностей принца. Он должен возненавидеть свою семью и первая прореха в этой цитадели ценностей зависть. Шилнагаил завидует своей сестре Аише. Мы начнем раздувать это пламя тщеславия. Раздуем ссору, разожжём огонь раздоров, плеснем масло на угли обиды и тогда из аморфного принца мы получим закаленного негодяя, готового на всё.
«А посол хорош, — подумал с восхищением граф Сентента, — давно ли на дипломатической службе такому учат?»
«Аише довольно будет сказать Шилнагаилу, что королевский венец ей в кошмарах только является, — скептически оценил идею посла барон Амьен Ферми, — и все обиды растают как дым, они же семья.»
— Когда начнем? — деловито спросил начальник тайной стражи.
— Процесс уже идет, — загадочно ответил посол, — кулисы поднялись, зал полон зрителей, а мы дергаем за ниточки. Но помните, друзья, наш замысел велик, но результат складывается из совместных усилий. Тот, кто их не приложит — останется на обочине событий.
***
Я не ожидал увидеть на прототипе бумажной фабрики графа никаких особенных улучшений. Может быть печальный ослик ходит по кругу, передавая ослиную силу на вал, вал передает ее на колесо; трехзубчатое колесо снизу-вверх по очереди ударяет по пестам толчеи, те сначала поднимаются, потом падают с силой на сырье в деревянной колоде, превращая тряпье в однородную массу, которую потом варят в котле. Но нет, у него стояло шесть колод, в которых здоровые мужики банально толокли сырье. Мужиков уже конечно вывели, но я себе так представлял, что мужики и непременно здоровые. Иначе-то хрен вам, а не бумага, итальянцы для чего арабскую толчею усовершенствовали? Потому, что плохой размол — плохая бумага.
И да, коноплю он в сырье добавлял.
Когда мы вошли, в нос со страшной силой ударили миазмы разлагающегося сырья. По всяким трактатам древних мастеров от одиннадцати дней до трех недель тряпье мочили в чане. Запах при этом не самый нежный выделялся.
Покосился на Аишу. Её высочество носик сморщили, но терпели.
У графа даже сито было деревянное, которым отливали бумажную массу из чана и это никуда не годилось. Я скорее даже удивился, что у него еще бумага выходит, а не салфетки. Хотя… Увидев накатку, я всё понял. Они эту несчастную субстанцию, по недоразумению называемой бумагой, после отливки со страшной силой шлихтуют крахмалом. Или мылом, или растительным клейстером?
— Чем шлихтуете, граф? — спросил, понимая, скорее всего в техпроцессе ошибка с цветом где-то здесь появляется, — крахмалом картофельным или соком растений каких?
Граф помялся и недовольно сказал, что рыбным клеем. Это нихрена не объясняло сероватый оттенок.
— А обрабатываете чем-то перед шлихтовкой?
— Халькантумом, — скромно отозвался он.
Философский ответ. Эти деятели не отличали растворы сульфатов железа от растворов алюминия. Халькантум вообще сборное название любой соли для них. А какая точно — да черт его знает. В оригинале обработка велась квасцами из двойной соли из серной кислоты, оксида алюминия и поташа.
Я вздохнул. Знал бы заранее, плюнул на это. Ошибку искать можно до вечера или следующего года, как повезет.
— Прямо не знаю, граф, — с болью заявил ему, — вижу, что многое менять надо, но вы же самый умный и без меня знаете, как бумагу делать. Забьете на мои слова: не трогай — если работает. По такому принципу все и живут.
— А вы попробуйте, — вдруг заупрямился он, — мне самому интересно стало попробовать.
Хочет человек к цивилизации приобщиться, полезным стать — надо поощрять такое.
Позвали кузнеца графского.
Зашел чувак, при взгляде на которого срочно захотелось организовать парламент и внеочередные выборы в него. Вот настолько он был пугал своим чудовищным видом. Так-то сплавил чувака в депутаты и всё: от народа он далеко, можно спать, есть спокойно. Без заиканий.
