— Так, ладно, — решительно хлюпнула носом ведунья, — забыли. Все забыли. То, что ты мне сказал тоже.
Это было совсем неожиданно, но Адин опять кивнул.
— Только ещё одно. Дану ритуал тоже нужен.
— Точно, мне уже объяснили. Наказание за потерянную погремушку и все такое. Спасибо, но без таких объяснений я точно обойдусь. Оставьте их себе.
— Ничего про погремушки не слышал, — признался синеглазик, — Только вот жить дальше, понимая, что ты ничего не сделал, практически невозможно. Жертвовать собой легко. И иногда мы должны позволять близким такой эгоизм.
— Ну, знаешь! — поперхнулась ведунья. — Твои парадоксы для меня как-то совсем парадоксальны. Ты уж прости.
— Да? — Адин, наконец, оторвался от созерцания стены и посмотрел на лекарку. — А зачем ты своим посмертием ради Дана пожертвовала? Зачем себя с ним связала?
«Просто если бы ты этого не сделала, то жить и вовсе незачем, да? Только откуда же тебе знать, что там дальше-то было?» — всплыл в памяти голос, сплетённый из тысячи других: молодых и старых, звонких и хриплых, шепчущих и почти кричащих.
— Ты не считаешь это эгоизмом? — продолжал препарировать Адин. — Как тебе живётся с твоей жертвой? Зная тебя, думаю, что никак. Ты о ней не вспоминаешь и вообще не думаешь. А вот Дан вряд ли когда-нибудь забудет. Поверь, он об этом помнит постоянно. И что-то мне подсказывает, от радости не прыгает. Благодарен, конечно, за то, что ты его спасла. Но ценой недоволен. И теперь подумай как Ирраш, опеку над Даном считающий смыслом своей жизни, отнесётся к его поступку. Нет, Арха, жертвенность — это всегда эгоизм. Либо эгоизм бессмысленный, как в нашем случае. Либо осмысленный, когда жертвующий поступком гордиться и своей самоотверженностью в глаза всем тычет. И если мы любим кого-то, то должны такое позволять. Потому что ему так легче.
— Так все наизнанку вывернуть — уметь надо, — растерянно пробормотала Арха. — Тебе прямая дорога в политики.
— Ну, так я и собираюсь им стать, — улыбнулся красавчик. — Но я ничего не выворачиваю. Понимаю, что жертвенность — это главный постулат твоей Матери. Только вот, по моему глубокому убеждению, все они эгоисты — и Тьма, и Свет, и Жизнь.
— Да идите вы с вашей философией! — огрызнулась несколько ошарашенная ведунья.
Она так и не определилась, как относится к сказанному Адином. Но по опыту своему лекарка знала: не можешь чего-то понять — просто не думай об этом. Тем более что без высоколобых и заумных рассуждений о природе вещей ей и так жилось совсем неплохо.
* * *
Ведунья с размаху плюхнулась на кровать. Получилось это действительно сильно, аж балдахин закачался. Вообще-то, Арха сейчас была совсем не против чего-нибудь сломать, разбить, а ещё лучше расквасить кому-нибудь нос. Только вот подходящих кандидатур под рукой, как назло, не оказалось. С Адином они помирились совершенно, Шай предусмотрительно скрывался, а Дана бить нехорошо как-то, раненый всё-таки.
Хотя на рогатого лекарка как раз злилась сильнее всего. Любящей сиделкой лорд девушке стать не позволил. Нет, её ухаживания он стоически терпел, но с такой миной, что даже слепому стало бы понятно — надолго его терпения не хватит. Да и слишком часто он призывал Арху куда-нибудь пойти и чем-нибудь полезным заняться. В общем, просто отвратительный больной. Даже крыльями над собой похлопать не даёт.
А чем тут ещё заниматься? Аррушу к ней не пускали. Жрец вообще настаивал на том, что чужаки, участвующие в этом треклятом ритуале, должны провести в полной изоляции пять дней: «Дабы осмыслить своё общение с Тьмой!». Слава всем, что служителя вместе с его завываниями Дан послал искать полезные занятия куда активнее, чем ведунью.
А лекарке и без осмыслений тошно приходилось. Злость смешивалась с отчаянием, беспокойство за оставленный «ненадолго» лазарет и Ю подкапывало ядом, а ягодкой в этом дивном коктейле служила свежая, неизбитая, но оттого не менее актуальная мысль: «Что делать?».
При полном отсутствии альтернативы оставалось только с ума сходить.
И вот когда Арха решала, что же будет плодотворнее: ещё поплакать, повыть-таки или спать завалиться — дверь в её спальню без всякого предварительного стука приоткрылась, в образовавшуюся щель протиснулась явно женская фигура. И — опять же, без всяких предварительных уведомлений — грохнулась на колени, да ещё и лбом в пол ткнулась.
— А? — не поняла происходящего лекарка.
— Дозволит ли моя госпожа недостойной говорить? — прошелестело из-под тёмного покрывала.
— Э-э… — озадачилась Арха, не слишком поняв, кто, кого и чего недостоин. — Н-да… В смысле, да, конечно, говорите. И, может, сидя удобнее будет?
Женщина выпрямилась. Причём проделала она это с таким изяществом и грацией, что у ведуньи зубы свело. Может быть, Дан был абсолютно прав, говоря, будто у шаверок особая пластика. Но вот достоинства самой лекарки он явно преувеличивал. Для того чтобы с пола подняться, ей, по крайней мере, пришлось бы рукой опереться, а то и на четвереньки встать. Негаданная же посетительница все умудрилась проделать единым и очень плавным движением.
— Госпожа мне позволит сесть? — поинтересовалась женщина.
При этом ни её тон, ни приподнятый подбородок, ни прямая, как палка, спина никак не соответствовали падениям на колени и тыканьем в пол.
— Угу, — кивнула лекарка, начиная раздражаться, — и заканчивайте меня госпожой величать. Обращение «мистрис Арха» вполне подойдёт.
Политесы она со времён жизни в столице переваривала плохо. Застарелая язва их не принимала. Видимо, недолгое, в общем-то, пребывание в доме Дана сумело вызвать к расшаркиваниям устойчивую аллергию.
Посетительница с грацией кошки, а, может, и змеи опустилась на подушки и откинула покрывало, занавешивающее лицо, назад. Вот тут ведунья едва не взвыла. Ну почему Тьма, в мудрости своей, одному даёт то, что вполне бы на троих хватило? И, между прочим, никто ущербным не остался.
Женщина была красавицей без всяких «но», «если» и «могло бы». Антрацитово-чёрная, без малейшего изъяна, кожа. Приподнятые к вискам глаза цвета то ли изумруда, то ли весенней травки. Тонкий, прямой как стрела нос. Идеальные губы. Да в ней все казалось идеальным! При этом без малейшей искусственности, которая нет-нет, да проскальзывала в той же Адаше.
«Если она подойдёт к Дану ближе, чем на десять шагов, ты её зарежешь, — мрачно буркнул внутренний голос. — Хотя вариант с кислотой в личико со счетов списывать не стоит». И Арха с ним в кой-то веки была почти полностью согласна. Только расстояние увеличила до двадцати шагов.
— Я прошу простить меня, что осмелилась побеспокоить вас… — начало вещать это олицетворение красоты шаверок.
— Для начала хотя бы представьтесь, — недружелюбно и совсем невежливо перебила её Арха. — И можно сразу переходить к делу. Не люблю я этих расшаркиваний.
— Меня зовут Рахша, — мило проигнорировав хамство, но многозначительно прикрыв глаза, будто все понимая, отозвалась шаверка. — Я вдова Ханшарра, одного из братьев господина Ирраша. И у меня к вам просьба. Уговорите совет старейшин снять с Шхара наказание.
Ведунья тряхнула головой, запутавшись в сплошных «ш», «х» и «р». Да ещё женщина звуки выговаривала так, что они выходили сдвоенными и даже строенными — сплошное пришепётывание, шипение и рычание. Впрочем, она вообще говорила странно. Будто хашранский ей не был родным.
— Я ошиблась, — покаялась ведунья. — Сразу к делу, видимо, не получится. Какое я могу иметь отношение к Шхару и его наказанию? И, вы уж простите, какое отношение вдова одного брата имеет к другому? Который, кстати, неизвестно… где.
«Неизвестно жив ли» она предпочла проглотить не жуя.
— Вы правы, — спокойно ответила шаверка. — К господину Шхару я не имею никакого отношения. Кроме того, что он моё солнце, луна и звёзды.
— Поэтично, — буркнула Арха, предусмотрительно понизив голос. — А он в курсе, что… — ведунья покрутила пальцем в воздухе, пытаясь подобрать подходящее слово. — Что он для вас свет в оконце?
Конечно, у лекарки получилось не так поэтично. Видимо, с романтикой напряжёнка наблюдалась не только у Дана. А, может, это рогатый её и заразил недостатком возвышенности?
— Нет, конечно, — не дрогнув и по-прежнему спокойно, отозвалась Рахша, — он о моём существовании вообще не подозревает. Да и я его видеть не должна. Но так сложилось. Госпожа Арруша после смерти моего супруга говорила с господином Иррашем, пыталась намекнуть, что я могу стать хорошей партией Шхару. Но наш господин посчитал, что я слишком стара. Да и приданое за меня уже получено, а второго не дадут.
— Скотина, — оценила решение ушастого ведунья. Подумала и добавила, разглядывая балдахин у себя над головой. — Тьма, почему у всех такие сложности-то?
— А любовь без сложностей называется обыденностью. В ней ничего интересного нет, — улыбнулась шаверка и умудрилась стать ещё краше, — Вам бы, например, было интересно читать книгу, в которой написано: «Они встретили друг друга, полюбили, жили долго и счастливо», а больше ничего?
