Танцующие цыплята - Эдвард Брайант

Эдвард Брайант, уроженец Вайоминга, живет в настоящее время в двухэтажном кирпичном викторианском здании 1906 года, расположенном в очень старом районе на севере Денвера. Он рассказывал мне, что главным декоративным элементом в этом доме служат книги. Являясь выдающимся писателем-новеллистом, Брайант кроме того пишет рецензии и обозрения, специализируясь в области литературы ужасов; а по слухам, он еще и прекрасный преподаватель писательского мастерства.

Его последний сборник, состоящий из семи рассказов и 30 тысяч слов, называется «Ночные видения-4»; он вышел в серии «Хардшелл» (издательство «Беркли»). Сейчас Брайант работает над сборниками «Вечерние империи» и «Америка Эда Глейна», а также над коротким романом «Фетиш».

«Танцующие цыплята», наряду с еще одним рассказом в сборнике, перешли в него из знаменитой неопубликованной антологии начала 1980–х годов «Новые измерения-13» (редактором ее была Марта Рэндолл). Эта книга должна была завершить достославную серию антологий, выходившую первоначально под редакцией Роберта Силверберга, и уже находилась на стадии корректуры, когда издатель отменил ее выпуск. «Танцующие цыплята» не были опубликованы в научно-фантастических журналах, так как считались слишком сексуально ориентированными, слишком «отталкивающими».

«Танцующие цыплята» были в конце концов напечатаны в антологии Майкла Бишопа «Световые годы и тьма». Брайант начинал как научный фантаст, но начиная с этого рассказа стал отклоняться от НФ в сторону ужасов. «Танцующие цыплята» подходят под оба жанра.

Чего могут хотеть инопланетяне?

Их черные полированные корабли, жужжа зловещей энергией сжатого кулака, призраками проносятся над нашими городами. Вначале мы задирали головы к небесам, стоило наверху пройти любой движущейся тени. Теперь мы, похоже, чувствуем лишь безразличие, порожденное привычкой. Облегчения, однако, это не принесло. Всеобщие опасения сохранились, хотя и уменьшились. Многие из нас, как я полагаю, чувствуют себя словно ожидая сверла дантиста.

Хотят ли инопланетяне вообще чего-нибудь? Если это известно хоть одному человеку, то он молчит. Наши вожди уклоняются от ответов, средства массовой информации строят предположения, но факты и справедливые догадки равно тонут в бессмысленных комментариях. Если на внеземные тайны и есть ответы, то они проявляют хороший вкус, оставаясь невысказанными и загадочными. Большинство из нас читали о переданных правительствами обращениях, сплошь оставшихся как бы незамеченными.

Какая разница людям?

Я уже не совсем уверен, что знаю ответ. Корабли появились много месяцев тому назад — год, а то и больше. Люди всем пресыщаются, даже мыслью об этих загадочных судах и их невидимых пилотах. Когда ожидание стало невыносимым, большинство людей, казалось, просто перенастроились и вновь стали думать о других вещах: закладных, лезущей вверх инфляции, ближневосточной неразберихе и необходимости откладывать деньги. Но глубоко внутри напряжение осталось.

Некоторые из нас, гражданских лиц, еще сохранили любопытство. Вот хотя бы и в нашем районе, Дэвид рассказывал соседям, как он поутру сидел и отстукивал морзянкой сообщения силуэтам кораблей, выплывавшим из тьмы над горами и скрывающимся в восточной дымке. Если были какие-то ответы, Дэвид не смог их истолковать. «Могли бы, небось, хоть вылезти пропустить стаканчик», — заметил Дэвид.

Райли пробовал посылать сигналы зеркальцем из своей пудреницы, словно гелиографом. В страшном возбуждении он утверждал, будто получил ответ, своего рода сообщение. Мы предположили, что если он вообще что-нибудь видел, то это были отражения его зайчиков от нижней стороны темного корпуса. Это ничуть не уменьшило его экстаза. Он верил в то, что видел. Я ему вполне сочувствовал. Ястреб — лоточник не очень-то вылезал с разными предположениями.

— В свое время, — говорил он, — они нам расскажут, чего хотят; расскажут, а потом купят это или возьмут и используют по назначению. Они нам дадут о себе знать.

Ястреб выудил меня, беглого и отчаявшегося юношу, в буквальном смысле из сточной канавы на Бульваре. Он заботился обо мне еще когда кораблей не было и в помине. Он отвел меня домой, почистил, накормил и согрел. Он пользовался мной, и иногда по-доброму. Иногда просто пользовался. Любит ли меня Ястреб, остается спорным вопросом. Созерцание кораблей не помогло мне получить ответ.

Я каждый день пытался наладить с ними общение. Это немного напоминало рассказ моего сотрудника социальной службы о том, как поступали дантисты с неправильным прикусом до того, как изобрели скобки. Когда мой сотрудник был мальчишкой с торчащими вперед зубами, врач ему велел острожно нажимать на эти зубы каждый раз, как он вспомнит про свой рот и достающиеся ему из-за рта дразнилки. Несколько лет осторожных, настойчивых прикосновений делали то же самое, что теперь делают скобки.

«Корабль, приди ко мне…» Я хотел, чтобы он меня унес, избавил меня от ответственности за мою жизнь и поступки. Я знал, как это глупо, но не мог побороть искушения. Один, всего лишь один-единственный раз мне показалось, будто я получил ответ, легчайшее покалывание на самой границе сознания. В то время это не было ни приятным, ни неприятным; скорее, просто структурным элементом: скользкие поверхности, холодные, влажные; одна полностью окружает другую. (Словно заполненная кулаком перчатка. Одна рука, влажная, теплая; изгибающееся запястье).

Я пытался описать это ощущение некоторым из соседей по улице. Не уверен, что многие мне поверили. Но знаю, что Ястреб поверил. Он пристально посмотрел на меня темными глазами хищника и коснулся моей руки. Я боязливо отдернулся.

— Ты подходишь, Рикки, — сказал он. — Ты в самом деле подходишь.

— Не для этого, — возразил я. Этот разговор повторялся уже много раз, со многими вариациями, во многих спальнях или на улицах, и повторяется до сих пор. — Хватит. Никогда больше.

Ястреб кивнул, как мне показалось, почти грустно.

— Все-таки собираешься уйти?

— Я снова начну танцевать, — сказал я. — Я молодой.

Из всего, что советовали врачи, только танцы мне и нравились.

— Это точно, — согласился он. — Но ты не в форме. — Голос его снова стал грустным. — По крайней мере для танцев.

— Я наверстаю, — беспомощно сказал я, разводя руками. — Быстро. — Я пытался позабыть о том, что как я ни молод, а лучшие годы успел уже проворонить.

— Хотел бы я, чтоб ты смог, — проговорил Ястреб самым мягким тоном, на какой он вообще способен. — Это трущобы, детка, — пояснил он. — Ты же беглец, отверженный, выброшенный на улицу. В трущобы.

Я не люблю, когда мне об этом напоминают. Он вынуждает меня вспомнить каждый дом, каждую пару несостоявшихся приемных родителей, которые снова швыряли меня обратно в грязь. Ястреб кивает в сторону лестницы.

— Поднимайся.

Я смотрю на темноту, собирающуюся за