Сергей Абрамов - Тихий ангел пролетел

sf Сергей Александрович Абрамов Тихий ангел пролетел

Мир, где Третья Империя фашистов победила во Второй мировой войне и слилась в объятиях с российскими шовинистами а-ля общество «Память». Действие происходит в мире примерно начала 1990-х гг., то есть время параллельно моменту написания повести.

ru Ego http://ego2666.narod.ru [email protected] FB Editor v2.0 MMVI OCR & spellcheck by HarryFan, 18 October 2000 54B313E1-E601-4740-B132-710E2DF86A25 1.2

v.1.0 — создание fb2 Ego, июль 2006 г.

v.1.1 — генеральная уборка — Jurgen, ноябрь 2007 г.

1.2 — «чистка» (А. Н.)

Требуется чудо АСТ 1999 5-237-02924-8 Твердый переплет, 624 стр. Тираж: 5000 экз. Формат: 84x104/32 c. 7-156

Москву сдали в конце декабря сорок первого, зима стояла нещадная, дышать было колко, немцы шли по Москве не дыша, только снег скрипел на Горького, и на Садовом, и на Манежной сахарно скрипел вмерзший в асфальт снег, скрипел под сапогами, скрипел под шипованной резиной, под траками, которые рвали лязгом выстуженную дневную тишину и порвать не могли: намертво тишина смерзлась. Странно было немцам в промерзшей Москве, зябко им было, не дыша в нее вошли, не дыша в ней остались, потому, может, всерьез ничего и не тронули — вопреки угрозам их крутого вождя, сулившего затопить Москву, да только в который раз легко солгавшего. Но и в самом деле: зачем их крутому вождю лишнее море, разве его кораблям негде было плавать?..

Город остался живым, а вот как он тогда жил — это уже другой разговор, долгий и каторжный, хотя, конечно, можно и двумя словами: опять-таки не дыша тогда жил. И то объяснимо: зима, мороз, снег.

А война пока что дальше покатилась, сворачиваясь, сворачиваясь…

На сверхзвуке уже, не пределе мощности, почудилось: вдруг вырубился двигатель. Но нет, понял сразу, не почудилось: мгновенно возникшая тишина сдавила уши с такой убойной силой, что Ильин не сдержался, заорал и, погружаясь в мучительную эту тишину, как в омут, теряя от боли сознание, орал, не переставая, страшно пугая, должно быть, слухачей на аэродромной связи, орал, мертво вдавливая в панель кнопку катапульты, орал, уже напрочь вырубившись из реальности, ни черта не слыша, не видя, не помня…

Непруха с утра началась: зеркало разбил. Оно на подоконнике стояло, подоконник узкий, а тут на Иване Великом к заутрене вмазали, Ильин дернулся, щеку порезал и зеркало разбил, локтем его смахнул, убогий. Зеркало — хрен с ним, конечно, дешевое простое стекло, а вот примета очень скверная. Ильин верил в приметы, отчего сильно расстроился плюс добриться пришлось наизусть, под сладкий ивановский перезвон, хоть и далековатый, но отчетливо слышный. Он разбудил Ангела, весьма некстати, Ильин-то рад был, что встал раньше хранителя, что можно хоть побриться без его занудства, в относительном где-то покое, но покой Ильину не обломился. Ангел проснулся и завел шарманку.

— Утро говённое, — сказал известное Ангел. Ильин смолчал. Натужно, с гадким хрустом, скреб лезвием подбородок.

— Зеркало разбил, — сказал тоже известное Ангел. Скреб лезвием подбородок, а следом пальцы легко по коже вел, чтоб, значит, контролировать бритье без отражения в стекле.

— К худу, — сказал совсем известное Ангел, а после чуток неизвестного добавил: — День не задастся. Под машину попадешь, полиция пристанет — в околоток оттащит, паром обваришься.

Много наворожил, не пожадничал, в настроении с утра был.

— Врешь ты все, — все-таки раздраженно, достал его Ангел, отметил Ильин. — Полиция-то при чем?

— Не знаю. — Ангел не знал. — А только вижу наперед и предсказываю, что вижу. А что не вижу, то не предсказываю.

— А что видишь?

— Вижу черное, черное, а в нем красное мигает и горит, мигает и горит…

— Мигалка, что ли, на полицейской машине?

— Не знаю. Знаю, что полиция, а уж мигалка или не мигалка — определишься на местности.

— Я-то определюсь… — тоскливо протянул Ильин. Прибалдел-таки от ангельской ворожбы, тяжко умолк. И Ангел тоже присмирел, в душу временно не лез, не мешал Ильину скудно завтракать хлебом, и маслом, и колбасой, и молоком, и высосать сигаретку перед тем, как рвануть на смену, выкурить, пуская дым в открытую в люди форточку, и смотреть, как он, дым то есть, вылетает в форточную щель и чуть-чуть плывет, пока не растает, прямо над мокрым асфальтом тротуара.

Ильин жил в полуподвальном этаже.

Ангел и после молчал, когда Ильин, надев теплую куртку, вынырнул из полуподвала на Большую Полянку и побежал по означенному тротуару, стараясь не влететь старыми кроссовками в лужи, побежал по пустой в этот нечеловечески ранний час Большой Полянке, не дожидаясь никакого общественного транспорта, не веря в его реальность, побежал к тоже Большому Каменному мосту, тоже безлюдному и почти безмашинному, откуда отлично, как с горки, видны были купола Ивана Великого, так некстати разбудившего Ангела. Ангел молчал. Но когда Ильин нагло перебегал мост, спеша к Ленивке, оскользаясь на смешанной с бензинными каплями асфальтовой воде, только шепнул Ильину вроде бы незаинтересованно:

— Осторожно, слева…

А слева с моста летела, сверкая галогенами, воинственная «мерседесина» и жутко сигналила Ильину фарами, потому что тормозить по такой мокроте было делом безнадежным, и тогда Ильин мощно, чуть не разрывая связки, в страхе скакнул вперед, чтобы смертельно несущаяся «мерседесина» просквозила мимо, не исключено — с гадкими матюгами внутри.

Ангел все молчал, он свое сказал.

Утишая разгулявшееся сердце, а в желудке — молоко с колбасой усмиряя, Ильин все же неуклонно спешил вперед, оставляя по левую руку Музей изящных искусств имени его величества императора Александра III, сворачивая в узкую Знаменку, на коей тяжелел под низким осенним небом новый многоэтажный доходный дом, рентхаус страхового общества «Россия», где опять-таки в полуподвале имела свое место котельная. Там-то через считанные минуты и начиналась смена Ильина, там-то ему, если Ангел не ошибался, а Ангел редко ошибался, и предстояло обвариться паром. Или еще где?..