Борис Зубков - Вечная машина

Борис Зубков, Евгений Муслин

Вечная машина

Кто придумал, будто для человека, сраженного недугом, весь мир замыкается в четыре бледно-голубые стены больничной палаты? Неправда! Для прикованного к постели бедолаги мир очищается от назойливых мелочей, становится необозримо велик и чист до прозрачности. Сейчас все, что рядом со мной, чисто и прозрачно - и моя собственная рука, и шкафчик с термометрами, и стакан с горьковатым лекарством. Вся больница - чистота до прозрачности. Кстати, мои врачи не говорят "больница", они любят слово "лечебница". Будто бы меня можно лечить и вылечить.

Опять эта боль... Она начинается в одной точке тела, расширяется, захватывает все его уголки...

Я мечтал подарить людям бессмертие вещей... С чего все началось? Забыл. Неужели и память моя заболела? Жаль. Кто-то говорил: "Наше "я" - это синтез памяти". Если я не помню, значит я не существую...

Вспомнить бы самое начало. Начало... Наверное, там, в холодной мастерской во время войны. Я работал слесарем по ремонту оборудования на текстильной фабрике. От сверлильного станка отходил всегда с окровавленными пальцами. На то, чтобы стащить шкив с вала, тратил весь свой рабочий день... А кой тебе годик? Пятнадцатый миновал... Станки - на них ткали одеяла для госпиталей - выходцы из прошлого века. Калеки, издыхающие от хронического голода на запчасти. Мы приносили в мастерскую обглоданные, искромсанные детали и в сотый раз пытались вернуть обезображенным кускам металла утерянную форму. Мы строгали их, колупали зубилами и плакали от суровой неподатливости металла, от морозов в мастерской минус пять, от скудной военной пищи - столовая кормила сладковатой болтушкой с пышным названием "суфле" и зелеными котлетами из свекольной ботвы.

Быть может, именно тогда, когда с тупым отчаянием я взирал на изношенные детали, а цеховой мастер, стоя за моей спиной, ждал чуда обновления, тогда и зародилась где-то в крошечном уголке мозга Идея. Потом много лет она дремала, свернувшись тугим пружинистым комочком. Развернулась, когда я уже работал в проектном институте.

...Проектировщики в белых халатах. Окна в два человечьих роста. Бригада рабочих непрерывно моет стекла - покончит с последним окном, начинает мыть первое. Так все время и моют, институт огромный. Где ты, полутемная мастерская? Я тоже в белом халате, но мысленно роюсь в земле городских улиц - проектирую кабельные трассы. Нас, "подземщиков", каждодневно ругают. И за дело. Там, на улицах, не успевают засыпать одну траншею, уже копают другую, рядом. Мы отшучиваемся, говорим, что работаем по принципу "не рой ямы ближнему своему". "Ближние" - это другие кабельщики, газовики, телефонщики. Тогда и началось самое главное! Какой-то мудрец додумывается прокладывать кабель в трубах. Положив обойму труб про запас, можно затаскивать в них новые кабели, заменять старые. Никаких лишних раскопок, никаких ям. Крайне современно. Полгода мы проектируем эти трубы, строители терпеливо укладывают их. Потом разражается страшный скандал: кабели прилипли к трубам! Попытались для пробы вытащить пару кабелей, а вытянули одни медные жилы, оболочка осталась в трубе. Прилипла! Кусок злополучной трубы привезли в институт. Собрался консилиум, не хуже, чем сейчас собирается возле моей постели. Подошел и я. Внутри труба покрыта чем-то блестящим, как масло. Попробовал пальцем - так просто, для солидности, будто что-то про себя соображаю - и оторопел. Поверхность оказалась твердая, гладкая, будто полированная. Меня это сразу как-то необъяснимо поразило. Почти дурно сделалось. Как будто у меня в руках громадная находка, только ускользает она, и чувствую - сейчас все рассеется, останется лишь грустное ощущение потери. Вот когда проснулась дремавшая столько лет Идея! Я видел, что в дрянной, заскорузлой трубе скрывалась вечная молодость машин, скульптур, памятников, небоскребов, мостов. Секрет вечной жизни вещей, секрет самообновления металла.

Участники консилиума разошлись, я схватил кусок трубы и утащил на свой стол. Вечером я исцарапал, изрезал, исковеркал серебристую пленку перочинным ножом. Нож сломался, но царапины все же получились. Для отвода глаз насыпал в трубу земли из цветочного горшка, воткнул в землю какой-то цветок. Это была моя первая лаборатория. Она умещалась на подоконнике рядом с чертежным столом. Терпение, терпение! Я ждал три месяца. Опять был вечер, когда я трясущимися руками выколотил землю из трубы в корзину для бумаг.

Блестящий слой залечил раны! Царапины исчезли... Какие-то неизвестные доселе микробы наращивали тончайший налет металла, в точности повторяющий форму поверхности трубы. Раны металла залечивали микроорганизмы. Я нашел их. Случайно или не случайно? Сколько таких неслучайных случайностей знает любая наука! И микробиология полна ими. Говорят, что пенициллин обнаружили в заплесневевшей чашке, содержимое которой лишь по недосмотру не выбросили в помойное ведро...

Я проштудировал "Селекцию микробов" Петрова и кое в чем уже разбирался. "Эта книжка небольшая томов премногих тяжелей"... Кажется, Фет... Сколько стихов он написал? Сто, двести, тысячу... А что застряло в моей памяти?..

Итак, я нашел их в ржавой трубе. Именно там, в заурядной, удивительной, дрянной и драгоценной трубе. Откуда принесли ее к нам в институт? Никто не помнил. Где откопали? В поселке Строителей или у Новых домов? На Проектируемом проезде? Весь город взрыхлен строителями.

Я так трясся над этим уникальным куском бурого металла, что сделал специальный термостат - там, в гараже. Как раз в это время мой друг продал свой "Москвич". И у него осталось автомобильное стойло под названием "кирпичный гараж". Там я оборудовал свою лабораторию. Каждый первооткрыватель первым делом открывает свою лабораторию. Благодаря щедрости друга я получил четыре неоштукатуренные стены и пару длинных полок со следами бензина и машинного масла. Вперед! Первые микробиологи делали прививки морским свинкам при помощи деревянной щепки. Я тоже первый в своем роде.

Очень скоро я убедился, что в серебристом налете скрывались микроорганизмы десятков различных видов. Из этой живой смеси необходимо было выделить малюток лишь одной породы и приручить их. Я был как укротитель на манеже цирка. Алле, гоп! Удар хлыста, и... ничего за этим ударом не следует. Пустое сотрясение воздуха. Львы и медведи - нечто весьма осязаемое. Даже слепой может отличить бурого медведя от белого. И даже микроскоп не подсказывал мне, где бактерии одного вида, где другого. Иногда брала верх порода честных строителей. Тогда опыт удавался. Я ликовал. Крошки-строители добывали молекулы металла из пыли, носившейся в воздухе, из остатков смазки, из ржавчины... Они строили и строили, наращивая из крупинок тончайшие слои металла. С идеальной точностью они возвращали обезображенному куску металла потерянную форму. Таинство обновления свершалось непрерывно, бесшумно и точно. Я уже видел, как миллионы машин, запрятав в свое нутро колонии бактерий, работают вечно, не боясь износа, царапин, ржавчины. Мир вещей, не знающих тлена и распада. Вечно юные статуи, всегда живые двигатели, навеки незыблемые мосты и башни...